— Больше туда не пойду, холодно.
Фабио не возражает. Он собирает рюкзак, показывает мне новые кроссовки, ужасно дорогие, с пузырьками воздуха в подошве из прозрачной резины — для смягчения ударов. Теперь он зациклился на спорте, ему нравится поддерживать форму, укреплять здоровье. А я курю, у меня учащенное дыхание. Он молчит, просит только, чтобы не курила дома.
Как-то вечером я захожу в музыкальный магазин «Рикорди», надеваю наушники, слушаю музыку вместе с молодежью. Что-то покупаю, покупаю и нашу песню…
Часто остаюсь ночевать у родителей. «Это близко к университету», — сказала я Фабио. Не призналась ему, что ушла с работы. Мои уже спят, но у меня есть ключи. Они догадались, что не все ладно, однако ни о чем не спрашивают, делают вид, будто всё в порядке. «Поужинаешь с нами?» Мама жарит мои любимые котлеты. Папа открывает вино, разговариваем о политике, о Рейгане и Тэтчер, о нашем пятипартийном правительстве. Папа говорит, что я становлюсь бунтаркой, но это неплохо, просит у меня сигарету. И он снова начал курить. Мама не жалуется — мы курим где хотим.
Ночью, когда во всем доме гаснет свет, я тихо-тихо включаю музыку. Танцую перед открытой створкой шкафа, в зеркале дрожит слабый свет, проникающий через закрытые ставни.
Рассматриваю свою грудь, живот. Огонек сигареты в темноте. Это моя комната. Здесь я училась, плакала, слушала музыку. Здесь остались мои плакаты, мои книги, моя старая одежда в пакетах из химчистки. Здесь мой белый фехтовальный шлем… мое пончо с замусоленной бахромой — я сосала эти кисточки в автобусе по дороге в лицей. Здесь вся моя тридцатилетняя жизнь, все близкое и понятное. Я всегда была одна, заложница своих амбиций, и ни в чем не преуспела в конце концов. Танцую в темноте. Незавершенность, несбыточные мечты — вот моя беда.
— Я нашла работу.
— Какую?
— Смешивать коктейли в баре по вечерам. Мне нравится, я почти научилась.
Муж качает головой, смотрит на меня с улыбкой как на сумасшедшую. Отвечаю, что мы молоды, детей у нас нет, поэтому я могу позволить себе такую странную работу. Как-то вечером Фабио заходит в мой бар в районе Тестаччо. С ним два приятеля из футбольной команды — адвокат и инженер, коллега моего мужа. Фабио смотрит, как я хожу между столиками в мини-юбке и в черном переднике. Я взглянула на мужа один раз мельком: у меня в руках всегда полный поднос. Странно видеть его белобрысую голову среди этих людей. Фабио терпеть не может шума и сигаретного дыма, но остается в баре до самого закрытия. Мы уезжаем вместе. На Яникульском холме он останавливает машину, набрасывается на меня со страстью молодого любовника. Бормочет, что я ему нравлюсь, что в баре он смотрел на меня не как на жену, а как на чужую женщину… и его друзья так откровенно на меня пялились, что он приревновал. Жаль, что мы больше не занимаемся любовью… но вот сейчас… Он так пьян, что ни на что не способен.
Говорю, что не люблю его.
— И ты тоже меня не любишь.
Говорю, что мы сделали ошибку, что нам не надо было жениться. Он пошел отлить, я слышу, как струя бурлит в траве. Он говорит, что я все преувеличиваю, драматизирую, что со мной нелегко.
В ту же ночь позвонил Гойко:
— Привет, красавица!
Я скучала по его голосу, по немытым волосам.
— Жаль, что ты так и не приехал в Италию.
— Почему? Я был у Диего в Генуе почти месяц.
— И не позвонил мне?
— Диего сказал, что ты замужняя женщина, старые поклонники тебе не интересны.
— Иди ты к черту!
— Он очень страдал.
— Я знаю.
— Чтобы вернуть его к жизни, пришлось приложить усилия. Я его спасал… не представляешь, сколько потребовалось бутылок.
— Представляю…
Рассказывает, что открыл для себя ликер «Лимончелло» — потрясающий вкус! — и что Диего уехал.
— Я знаю.
— Мы крестим Себину на следующей неделе.
— Почему так поздно?
— Ждали, пока закончится траур по отцу.
— Как Мирна?
— Хорошо. Молока только не было, кормит Себину сухими смесями.
— Поцелуй ее от меня.
— Будешь крестной?
Я улыбаюсь. Он упрашивает, звонит на следующий день. Мирна была бы очень рада, она вспоминает, как я мазала ей ноги кремом. Гойко прикладывает все усилия, чтобы убедить меня. Говорит, что я видела только снег, а сейчас все зеленое, с холмов доносится запах вереска и фиалок, вьется по закоулкам Башчаршии.
Захожу в ювелирный магазин, покупаю для Себины цепочку с крестиком. Фабио не против, вот только не сможет проводить меня в аэропорт, у него проблемы — приостановили стройку, как всегда, нашли какие-то древнеримские развалины.
И вот мы встретились снова. Сидим в аэропорту, у столика кружат голуби. Гойко пьет сараевское пиво, я — боснийскую кафу с густым осадком. Я привезла Гойко блок «Мальборо» и две бутылки «Лимончелло». Он угощает меня ужасными сигаретами «Дрина».
— Здорово, что ты снова куришь…
Заметил, что я остригла волосы. Говорит, что так я выгляжу моложе, что замужество пошло мне на пользу. Спрашивает, как дела в университете. Я отвечаю, что работаю официанткой в баре.
— Хорошие чаевые?
— Нет.
— А ты умеешь правильно вертеть задом?
Вскакивает, показывает, как это делается. Снова садится, читает свои стихи:
— Ты влюбился?
