морской путь, возродит десятки аэродромов-хабов. И еще – он даст толчок нашему инновационному развитию. Примечательно, что проект системы, разработанный нашими учеными (в Фонде развития России под руководством профессора Е. М. Гринева), был представлен президенту Владимиру Путину, тот дал указание разобраться в нем – но ни одно министерство это поручение не выполнило. В нашей стране вообще выполняются лишь 5 % президентских распоряжений.
У нас есть люди, формирующие идеологию инновационного, опережающего развития страны, прорыва в VI уклад. Это и Сергей Кара-Мурза («Советская цивилизация»), и Андрей Паршев («Почему Россия не Америка»), и коллектив авторов «Русской доктрины», и Максим Калашников с Сергеем Кугушевым («Третий проект»). Но, увы, нет пророков в своем Отечестве: пока идеи этих авторов не стали мэйнстримом в политике верхов страны.
Однако все эти авторы сделали важную работу: они создали Мечту. Всякое эпохальное свершение проходит три стадии развития. Возьмем для примера космонавтику. Сначала чем-то новым занимаются «безумцы»-визионеры. Например, Циолковский с его идеей космических полетов и Николай Федоров с его философией воскрешения всех умерших и заселения ими других планет. Потом приходят энтузиасты, вроде Цандера или Тихонравова, строящие первые действующие модели ракет. Они доказывают техническую возможность воплощения Мечты. Наконец, венчают дело профессионалы вроде Сергея Королева, строящие космическую промышленность.
Как-то я спросил одного из сподвижников Королева: «Как же вы справились с таким невероятно трудным делом?» Он ответил: «Мы были уверены, что мы – лучшие и непременно выйдем в космос. Ибо нас воспламенили книги: “Межпланетные полеты” Якова Перельмана (1904 год) и советская “Энциклопедия межпланетных полетов”, изданная в 1934–1936 годах…» Так что мечтатели-воспламенители умов у нас сегодня есть.
Чтобы двигаться по инновационному пути, России необходимо сформировать новую «повестку дня» и определить главные инновации. Очевидно, что, по сути, нам потребуется совершенно новый государственный аппарат. Напомню, что подобные задачи решали и Иван Грозный, отодвигавший от государственных рычагов старое, косное боярство, и Иосиф Сталин, менявший бесполезную для дела развития страны ленинскую гвардию на менеджеров IV уклада. Нам нужна новая идеология, новая сфера ценностей, воодушевляющая национальная идея. Однозначно – светская, ибо воцерковленных людей в РФ – всего 3 %. Назову, на мой взгляд, ее основные положения.
Только опираясь на эти становые инновации, мы сможем спасти страну в бурях и грозах наступающей эпохи. Сумеем перевести Россию на траекторию инновационного роста. Но на это потребуются сверхусилия – не будем себя обманывать. Будет очень трудно…
Андрей Фурсов. Знание как антикризисная сила
10 июня 2009 года в Институте динамического консерватизма состоялась экспертная встреча ученых и практиков-инноваторов на тему «Реальные инновации и их имитации в России». Одним из самых интересных докладов на семинаре стало выступление Андрея Фурсова, директора Института русских исследований Московского гуманитарного университета. Известный историк-кризисолог убежден: гуманитарные технологии – ключ к инновационному развитию и к выходу страны из кризиса.
I
Уважаемые коллеги, хочу сказать несколько слов о гуманитарных технологиях, о том, что они собой представляют, об их роли. В качестве эпиграфа – реальная история.
В 30-е годы XVII столетия во время Тридцатилетней войны Франция столкнулась с серьезной проблемой – ситуационной необходимостью компенсировать недостаток военных сил и финансов. Сферой компенсации стала дипломатия. Но для побед в этой сфере нужно было некое новое сверхоружие. Его было поручено создать Декарту, который в то время работал над новым методом исследований, а следовательно рассуждений, аргументации и т. д. Ришелье «вышел» на Декарта через кружок интеллектуала-иезуита Мерсена и поставил некую задачу. Удовлетворяя свои страсть к творчеству и любопытство за государственный счет, Декарт писал свои «Рассуждения о методе». Помимо собственно философской сферы, разработанный Декартом метод приспособили к сфере дипломатии, к ведению переговоров (сравните советский спутник как побочный продукт создания «оружия массированного возмездия» – межконтинентальных баллистических ракет). В результате, приспособив метод аргументации Декарта в своей сфере, французские дипломаты в течение 15–20 лет разделывались с дипломатами других стран так, как конкистадоры под руководством Кортеса и Писарро – с армиями ацтеков и инков. Иными словами, Декарт создал мощное информационное оружие, гуманитарную технологию убойной силы.
Мы привыкли употреблять термин «технология» применительно к технической, в лучшем случае – естественно-научной сфере. На самом деле технология может быть социальной и гуманитарной, в смысле – относящейся к социальным, гуманитарным наукам. Наука об обществе (обществоведение в широком смысле) выполняет – так сложилось исторически – не только и даже не столько научную функцию (поиск истины), сколько функцию интеллектуального обеспечения господства господствующих групп, классов, их «культурной гегемонии» (А. Грамши), обеспечения общего рационального идейно-ценностного языка обслуживающих эти классы профессиональных групп. Недаром Мишель Фуко писал о «власти-знании» («le pouvoir-savoir») как некой единой целостности – властвующем знании, обеспечивающем и рационализирующем власть неких групп, а отец-основатель мир-системного анализа Иммануил Валлерстайн прямо отметил ненаучные (а еще точнее – вненаучные) функции науки об обществе и вообще научной культуры как феномена: научная культура стала кодом братства мировых накопителей капитала. Она служила прежде всего для оправдания как их собственной деятельности, так и дифференцированного вознаграждения, – именно это неравенство было источником их благ. Научная культура поощряла технические нововведения. Она узаконивала грубое уничтожение барьеров на пути экспансии эффективности производства. Она породила форму прогресса, которая якобы принесла пользу всем, – если не сразу, то по крайней мере со временем.
Однако научная культура представляла собой нечто большее, чем простая рационализация. Она была формой социализации различных элементов, выступавших в качестве кадров для всех необходимых капитализму институциональных структур. Как общий и единый язык кадров, но не трудящихся, она стала также средством классового сплочения высшей страты, ограничивая перспективы или степень бунтовщической деятельности со стороны той части кадров, которая могла бы поддаться этому соблазну. Более того, это был гибкий механизм воспроизводства указанных кадров. Научная культура поставила себя на службу концепции, известной сегодня как «меритократия», а раньше – как
Эта культура создала структуру, внутри которой индивидуальная мобильность была возможна, но так, чтобы не стать угрозой для иерархического распределения рабочей силы. Напротив, меритократия усилила иерархию. Наконец, меритократия как процесс (
Итак, современная (Modern) наука об обществе, будь то политическая экономия (экономика как дисциплина), социология, политическая наука и т. д. или их совокупность возникли как средство понимания некой реальности в определенных интересах определенных групп и, соответственно, навязывания этого понимания (в модифицированной форме) другим группам. То есть возникли как гуманитарная («информационная») технология, с помощью которой господствующие группы XIX–XX веков могли бы разделываться со всеми остальными так, как Кортес и Писарро – с индейцами.
Неудивительно, что социальные науки (они же – гуманитарные технологии власти) возникали прежде всего из практических нужд. Политэкономия – из необходимости анализа рынка; социология – из необходимости создания новых институтов, адекватных индустриальному производству и способных превратить «опасные классы» в «трудящиеся классы»; политическая наука – из необходимости объяснить и/ или поставить под контроль некие негативные процессы, начиная от социального распада Юга эпохи Реконструкции в США до фашизма и национал-социализма в Западной Европе.
Я уже не говорю об ориентализме, который Э. Саид охарактеризовал как средство интеллектуального
