десятиклассниками право сидеть на оных подоконниках во время перемен. Последний раз педагогический коллектив попытался посягнуть на это священное право прошлой осенью, незадолго до Дня Мира. В тот приснопамятный сентябрьский день заполонившие подоконники ученики 10-го «В» бурно обсуждали перипетии только что закончившейся контрольной по физике. И когда завуч Нинель Павловна потребовала прекратить это безобразие и разойтись восвояси, Валерик Астапович надменно процедил в ответ:
— Заткни фонтан!
Разумеется, Валерик был убежден, что его слова потонут в общем шуме. Однако как раз в этот самый момент шум затих — и непочтительное словосочетание прозвучало громко, отчетливо и ясно.
Возникла, мягко говоря, неловкая пауза. На побледневшем лице Астаповича было написано отчаяние, словесным эквивалентом которого могла бы стать фраза «О Боже, что я натворил?» Одноклассники Валерика начали потихоньку расходиться, с трудом сдерживая восторженный смех. Что же до Нинель Павловны, то она поступила разумно — сделала вид, что ничего не услышала. После чего Астапович стал героем дня, а учителя окончательно перестали сгонять десятиклассников с законных сидячих мест.
Вот и сейчас два ученика 10-го «А», Петя Грибусевич и Ринат Фахрутдинов, сидели на одном из подоконников с тем же достоинством, с каким обычно восседает на троне законный монарх. Место рядом с Петей было предназначено для Мишки Гольденберга, но в данный момент местонахождение лучшего друга Пети и Рината было неизвестно — Мишка учился не в 10-м «А», а в 10-м «Б». Поэтому место Мишки занимал увесистый магнитофон «Грюндиг», из динамиков которого раздавался известный шлягер ансамбля «Модерне Унтерхалтунг». Музыка песни уже в который раз услаждала слух двух друзей, а что касается слов… увы, скромных познаний Пети в немецком языке хватало лишь на то, чтобы разобрать нечто вроде «ты мое сердце, ты моя душа». Впрочем, «волнисты» так или иначе слушают любимые песни не для того, чтобы задумываться над их глубоким смыслом.
— Ты чего такой грустный, Петруха? — спросил Ринат, заметив подавленное состояние друга.
— Да отец, блин… — нехотя ответил Петя. — Опять все утро пилил.
— Ну-у, нашел из-за чего переживать… — как-то даже разочарованно протянул Ринат. — Родители на то и родители, чтобы пилить нас время от времени. Работа у них такая. Плюнь. Подумай лучше о чем- нибудь приятном. Вечером футбол, приходи смотреть.
— А-а, что толку? — махнул рукой Петя. — Чего там смотреть, когда команду все равно по частям разбирают? Гуринович уже в «Баварии», Кондратьев — в «Гамбурге», Алейников — в «Кёльне». Скоро всех растащат.
Продолжить монолог Пете не удалось — помешал протяжный свист. Это свистел показавшийся из-за угла Мишка.
— Салям алейкум! — поприветствовал Мишку Ринат.
— Алейхем шолом, — в тон ему ответил Мишка, несколько сместив акценты.
— А этот пацак говорит на языках, продолжения которых не знает, — процитировал Ринат фильм «Кин-дза-дза!», умело подражая Леонову.
— Это как раз к тебе относится, — фыркнул Мишка, усаживаясь рядом с Петей и водружая магнитофон к себе на колени. — Ты по-арабски, кроме «салям алейкум», знаешь разве что «сезам, откройся». А я ивритских слов уже сотни две выучил, не меньше.
— Значит, точно уедешь? — спросил Петя скорее для проформы, ибо этот больной вопрос трое друзей обсуждали уже сотни раз.
— Конечно, уеду, — уверенно ответил Мишка. — Вот поступлю в универ, закончу — и сразу в Израиль.
— А если не поступишь? — поинтересовался Ринат.
— Если срежут на вступительных, тогда тем более уеду, — пожал плечами Мишка. — Стану я терпеть такой антисемитизм.
— На историческую родину, значит? — хмыкнул Ринат.
— Ничего смешного, — обиженно ответил Мишка. — Если подумать, то историческая родина есть у каждого человека.
«Моя — в Приамурье,» — подумал Петя, но вслух сказал совсем другое:
— Ринат, а где у тебя историческая родина? В Крыму или Казани?
— Вот-вот, а еще говорят, что евреи жадные, — ехидно произнес Мишка. — У нас на весь Союз была одна автономная область, да и та давным-давно тю-тю, а у татар аж две АССР.
— Вообще-то, — задумчиво сказал Ринат, — мои предки попали сюда не из Крыма и не из Казани. Как гласит семейное предание, они пришли на Русь еще с Чингисханом.
— Чингисхан на Русь не ходил, — возразил Петя.
— Ну, тогда с этим, как его… Сабантуем… Обалдуем… Удэгеем?
— Субудаем, — подсказал Петя.
— Вот-вот, именно с ним. Зацените прикол: едет мой предок на коне, машет шашкой, вроде как буденовец…
Дорисовать эту замечательную картину Ринату не удалось — прозвенел звонок, оповещая школу о начале второго урока.
— Разрешите войти, товарищ полковник? — послышался голос из-за двери.
— Входите, майор, входите, — со вздохом ответил Николай Васильевич.
Хотя майор Борисов не приходился полковнику Грибусевичу ни другом, ни приятелем, ни даже сослуживцем (он работал не в восьмом отделе, а в пятом), Николай Васильевич всегда испытывал к нему приязнь и уважение. Собственно говоря, Борисова уважали все. Своим характером, манерами и даже внешностью он невольно напоминал полковника Стирлинга из фильма про семнадцать мгновений. Конечно же, Борисов, в отличие от Стирлинга-Исаева, не внедрялся в ФБР, не выкрадывал секреты из Белого Дома и не посылал шифровки Мюллеру. И все же интеллект, трудолюбие и аналитические способности майора не оставляли сомнений в том, что и он при случае мог бы совершить немало славных деяний во благо Отечества.
И все же на этот раз Николай Васильевич был приходу Борисова совсем не рад. Он знал, что разговор будет серьезным. То есть наверняка неприятным.
— Садитесь, — снова вздохнул Николай Васильевич. — Вы сказали по телефону, что у вас ко мне дело чрезвычайной важности?
— Да, товарищ полковник, — кивнул Борисов. — Дело у меня чрезвычайно важное. И, к сожалению, чрезвычайно неприятное.
У Николая Васильевича засосало под ложечкой.
— И… в чем же оно состоит?
— Это дело, — сказал Борисов, — касается одного из ваших подчиненных.
— Кого же именно? — поинтересовался Николай Васильевич, даже не пытаясь угадать.
— Дело касается Лукашевича.
— Простите, кого? — удивился Николай Васильевич.
— Лейтенанта Лукашевича. Из второго сектора.
— Ах, да!
Действительно, Николай Васильевич даже забыл о том, что у него есть такой подчиненный. Пожалуй, лейтенант Лукашевич был самым незаметным офицером не только в восьмом отделе, но и во всем управлении. Тише воды, ниже травы, особых примет нет… неудивительно, что эта фамилия могла запросто вылететь из головы.
— И в чем же… провинился лейтенант Лукашевич? — спросил Николай Васильевич.
— В том самом, — многозначительно ответил Борисов.
— В чем самом? — не понял Николай Васильевич.
