рекомендует читателю ознакомиться с трудом упомянутого выше поэта и ученого Каллимаха под названием «История борьбы поляков против турок». Где античный грек мог бы отыскать в III веке до н. э. поляков и турок – загадка, а вот в XV веке, находящемся на той же линии № 7 «синусоиды Жабинского», он это сделать вполне мог.
Среди прочих книг, которые Жан Боден рекомендует читателю, обращает на себя внимание труд Никифора Калиста «Восемнадцать книг Священной истории от Христа до Гераклита». Если здесь речь идет о том Гераклите Эфесском, которого непременно упоминают все энциклопедии, то жил он в конце VI – начале V века до рождения Христа. Сообщает Боден и о трех книгах Турпиана и Эйнгарда «Жизнеописания Карла Великого», причем в третьей книге жизнь Карла, традиционно относимого на IX век, продлена до 1490 года.
«В наше время Павел Джовио, во всем следуя Полибию (!), тоже решил разделить всеобщую историю, правда, на свои собственные периоды. Но между ними есть и различия, и они прежде всего состоят в том, что последний присутствовал при событиях, или описывал ситуацию по горячим следам, или выискивал материалы повсюду и получал личные и общественные отчеты и записи. Первый же из вышеупомянутых, а именно Джовио, многие вещи описал так, что напрашивается вопрос: «А имел ли он голову на плечах?» Полибий долгое время занимался военными и гражданскими дисциплинами, ни один ученый муж не имел такого опыта. Полибий был признанным вождем в своем государстве среди рядовых граждан. Уже обогащенный большим опытом, он стал врачом. Полибий много путешествовал; объехав большую часть Европы, побережья Африки и Малой Азии, он мог изучить традиции многих народов. А Павел Джовио, как он сам хвастался, оставался в Ватикане в течение тридцати семи лет. Первый был наставником, помощником и советчиком Сципиона Африканского (военачальник II века до н. э.) повсюду, во всех его войнах, а последний был ежедневным советником папы. (Как видим, основное отличие между этими историками не в том, что между ними 1800 лет, а в том, что Полибий лично путешествовал и участвовал в описываемой им войне, а Джовио отсиживался в Ватикане.) Когда его спросили, почему он пишет вещи, которые заведомо являются фальшивыми, или скрывает то, что является правдой, то он ответил, что делает это потому, что так нужно его друзьям. Кроме того, он считал, что потомки будут верить ему бесконечно, вознесут похвалу и ему, и его соотечественникам. Жорес Парижский определенно дал окончательное доказательство этому, когда выразил уверенность, что выдуманные басни об Амадисе будут нести не меньше правды и вызывать не меньше доверия, чем написанное Джовио. Недостатки его были бы еще разительнее, если бы он распространял придуманную им ложь в интересах какого-либо государства. Является фактом, хотя Ксенофонт и Платон и ставили это под сомнение, что если ложь для кого-либо служит основой в жизни, то, действительно, в истории ему всегда найдется место. Как-то кардинал Виссарион (1395–1472) сказал, что когда он заметил, как многие из тех, кого он осуждал, обращались к богам с глупыми восхвалениями Риму, то он действительно стал очень сильно сомневаться, были ли правдой вещи, описанные древними. Таким образом, лживые истории разрушают веру во все остальное».
Действительно, так и создавалась история. Одновременно соседствовали разные «школы», вводились «периодизации», и все это не имело ничего общего с реальным ходом событий, имевших место в прошлом. В итоге победила одна какая-то версия. Впрочем ясно, какая: ставшая теперь традиционной, непререкаемой. Тоталитарной, попросту говоря.
«Если Джовио подражал Полибию, то он должен был бы помнить, как его кумир отмечал, что тот, кто отделяет правду от истории, закрывает глаза на самое прекрасное. Подчеркивая свою правдивость, Джовио пишет, что ему известно имя человека, который называет его автором сплетен, но ведь и Брутт Венецианский часто обвиняет Слейдана в лживости, потому что последний руководствовался религиозными пристрастиями, а позднее – ненавистью к тирании. Но он мог быть опровергнут самим отцом истории Гвиччардини, глубине анализа и правдивости которого могут позавидовать многие (вот вам и новый «отец истории», вместо Геродота). Если его произведения сравнивать с работами Джовио, то они имеют сходства не более, чем круг и квадрат. Они отличаются друг от друга и особенностями речи, и стилем, и трактовками договоров, законов, которые Джовио позволяет себе выдумывать по своему усмотрению. И он так преуспел в насилии над правдой, что рядом с ним рассуждения грубых солдат выглядят как речи утонченных схоластов. Оценивая его самого и отношение к нему других, Алкиатти (1492–1550) заявил: «Отметая глупые похвалы императора Карла, считавшего, что в честь Джовио должны играть фанфары, я обращаю свое внимание на его [Джовио] болтовню, которая представляется мне не более правдоподобной, чем рассказ о том, как Мулей Хасан убил две тысячи львов, или о том, что шесть тысяч овец и две тысячи голов крупного рогатого скота были похищены одним галлом с поля Бреска. Причем его утверждения не подтверждены даже ссылкой на какой-либо авторитет. Многое из того, что он писал об императорах Персии, Абиссинии, Турции, также вызывает сомнение, кое в чем из написанного он даже сам раскаивается».
Если только что вы прочли об историке XVI века, который «переврал» историю Древнего Рима, то дальше вас ждут древние греки, «перевравшие» историю своей собственной Древней Греции (все – линий № 5–6) и два средневековых историка, которые сумели их существенно поправить:
«Некоторые как к судье обращаются к Диодору… Хронист среди философов, историков, поэтов, он внес в историю свой неповторимый вклад. Например, в четырнадцатой книге он пишет, что Ктесий определил начало истории от Нина (основатель ассирийской державы) в правление архонта Лизиада. Диодор изложил в одной книге шесть книг этого автора об ассирийских событиях и некоторую часть истории Персии, там же автор среди других выделяет Геродота. Плутарх, Павсаний, афиняне, а также все греки часто цитируют Ктесия и ссылаются на него; мы же имеем лишь краткие конспекты его работ.
Диодор писал, что Фукидид начинает свою историю правлением Харита, а это – время пребывания консулами Квинта Фурия и Папирия. Эфор, с другой стороны, ведет повествование от снятия осады Гераклитом с Персеполя, Теопомп – от первого года правления Филиппа Македонского, архонства Калимеда. Но те же самые претензии, которые Диодор выдвигал против Теопомпа, могут быть предъявлены и ему самому. Он считал, что пять из пятидесяти девяти книг Теопомпа точно недостоверны, тогда как из сорока книг Диодора, которые дошли до нас полностью, первые пять выглядят почти собранием небылиц. Поэтому Вивес полагает, что нет автора более пустячного, чем Диодор.
Но еще Плиний, выступив судьей, первым среди греков призвал прекратить придавать значение пустой болтовне; кроме того, он предложил писать мировую историю, всеобщие работы. Тем не менее появились сочинения по греческой истории. Кроме того, он очень подробен в передаче речи Гелипия, в то же время при описании спартанцев он сам упрекает Фукидида в отходе от лаконической краткости. Это касается истории войн, которые повсеместно велись в Италии на протяжении почти трех столетий. Однако в пространном отступлении он исследовал просчеты афинян и их причины. Я не уделяю внимания нелепостям его обоснования лунного года, в соответствии с которой получается, что человек должен жить двести лет или даже что время его жизни должно превышать этот возраст. (Удивительное подтверждение правоты А. М. Жабинского, который в «римской» волне синусоиды показал III век растянутым на три «линии веков»; в такой «истории», в самом деле, жизнь одного человека должна удлиниться в три раза и достичь двухсот лет.) Но с тех пор как он признался, что провел тридцать лет в работе над созданием истории и в путешествиях, я не перестаю удивляться, почему он пренебрег исследованием и описанием истории Италии, особенно учитывая то, что он жил там во времена расцвета Римской империи, совпавшего с диктатурой Цезаря.
Если кто-либо сравнит Ливия и Дионисия с Диодором, то обнаружит в древней истории римлян частые и заметные противоречия, особенно в расчетах [религиозных] постов и Олимпиад, в чем последний ошибался особенно часто (здесь еще одно подтверждение, что исторические даты рассчитывались, причем задолго до Жана Бодена и Скалигера, а не были летописно оформлены) . Причиной я считаю недостаточное знание латинского языка, и именно поэтому он не исследовал более старательно произведения римских писателей. Доказательством может служить то, что слово «phrourios» он перевел как «ярость», вероятно спутав его с греческим. Также он допустил ошибки в переводе имен собственных, например, он называет Марком Анка Марция, Манлия – Мелием, Лукана – Лактуцием. Допустим, что это можно отнести к ошибкам переписчиков, но подобное оправдание не годится, когда он ошибочно наделяет правомочиями консулов и децемвиров даже солдатских трибунов. В дополнение
