Наше дело правое

Случилось так, что спешил вдоль Кальмея отставший вражий отряд, услыхал княжий крик и едва не разбежался, охваченный страхом; но был среди них один старый ведун, и сумел он ободрить воинов. Приступили они к кургану, где лежал раненый князь, но Вой их даже не заметил. За лесами умирали его роски, а он ничего не мог сделать.

И тогда в последний раз закричал князь, да так, что даже тесть его устрашился. Встал Вой, пошатываясь и глядя на озаренное пожарами небо; кровь текла, не останавливаясь, из княжьих ран, но тут вдруг начала каменеть, оборачиваясь красноватым гранитом. Не раны чувствовал князь, не от них страдал — от бессилия и горя, от боли за родную землю. И от нее, от этой боли, становился Вой камнем. Тут враги наконец добрались до вершины, принялись рубить Воя саблями, тыкать в него копьями, но только затупили клинки да согнули оголовки.

А напоследок, уже почти окаменев, произнес князь последнее свое слово. Вспомню он жену, Владу, с которой не простился, не обнял, уходя из дома. Думал, что донесет ветер его печаль, его горе до жены, а вышло все наоборот. Воином был князь, не привык печаловаться, и оттого вышло его последнее слово не таким, как он сам хотел. Расступилась земля, втянул курган в себя обступивших князя врагов, словно и не было их никогда…

А старик, отец Влады, обернулся филином и улетел к дочери. Уцелела Влада в тайном лесном убежище, но уже поняла по зареву на полнеба, что случилось страшное, не стало роскской силы. Что рассыпались враги по родной земле, жгут да насильничают и некому дать им отпор. И разъярилось сердце жены Воя на обманувшего ее отца.

И когда прилетел к затерянной в чаще избушке огромный филин — а было то уже на заре, — то лишь миг видел он стоящую на пороге Владу. Взошло солнце — и не стало вдовы князя Воя. Лишь оскалила зубы на отца, вновь обернувшегося человеком, серебристая волчица.

Бессильно уронил руки старик, выкатилась из глаза одинокая слезинка. Понял он, что не простила и не простит его дочка, что навсегда горе отогнало от нее смерть, и даже за чертою этого мира не найти им покоя и примирения. Сел тогда старик на пороге, да делать нечего. Не стало князя Воя, не стало у росков защитника, и теперь им, Деду и Вдове, несмотря на обиды, хранить землю, беречь Роскию по мере отпущенных сил.

— Так и повелось с тех времен, — говорит волхв-рассказчик. — Ходят от края до края земель наших отец и дочь. Днем — старик с волчицей, ночью — женщина с филином. Столетия водой утекли, а не утишилась обида дочерняя. Не желает Влада говорить с отцом, зато дело они одно делают. Вдова проводит, щит подаст, раны перевяжет, а то и оплачет. Дед, тот уму разуму научит, что было — не забудет и другим не даст. Только мало разума с памятью да любови с жалостью — еще и сила нужна да удаль, и тут уж не Дед со Вдовой за сынов, а сыны за собственных дедов и матерей да за самих себя.

Нет с нами Воя, — твердеет голос учителя. — Самим надо мечи да копья держать, и, покуда не выучимся, не переведутся охотники пробовать, мягка ли перина у росков да вкусен ли мед…

А из тел тех воинов, что курган поглотил, взошли серые травы, каких больше нигде и не бывает у нас. С весны до поздней осени, стоит налететь ветру, всё секут они и секут мечами-листьями окаменевшего Воя, да только все зря. Никогда им не одолеть нашего князя, не сломить роскский дух, не выжечь наших лесов, не испоганить озера с реками. И еще говорят, что по сю пору ищут степные шаманы курган, на котором стоит Вой. В одном лишь согласилась Влада с отцом своим — что нужно им своей силой поднять такие же камни и на другие курганы, чтобы не нашли степняки мужа и зятя их, чтобы зубы себе сгрызли от досады.

Так и вышло. Оттого и разбросано множество камней по роскским курганам, оттого и ищут Воя впустую вражьи ведуны — только никогда им не сыскать. Дед со Вдовой им глаза отведут, и курган, на котором уже были, новым покажется.

А нам, — рассказчик выпрямляется, — крепко про то помнить и знать, что настанет и наш день выходить в чистое поле, во широкое раздолье, когда справа да слева — други-братья, а впереди — вражья сила. Не забудем ни Воя, ни Вдову, ни Деда, а пуще всего — того, что самому надо меч да щит держать, ни на кого не надеясь.

Вук Задунайский СКАЗАНИЕ О ТОМ, КАК КНЯЗЬ МИЛОШ СУДЬБУ ИСПЫТЫВАЛ

На Косово царь Мурат выходит.
Как выходит, шлет посланье сразу,
в град Крушевац его посылает,
на колено тому Лазарь-князю:
«Ой, Лазаре, предводитель сербов,
не бывало, быть того не может:
два владыки на едину землю,
два оброка на едину райю;
не сумеем царствовать вдвоем мы,
ты ключи мне вышли и оброки,
от всех градов ключи золотые
да оброки за семь лет к тому же.
Ну а коли платить не желаешь,
выйди, княже, на Косово поле,
тут мы землю саблями поделим!»[8]

Плохо, когда разлад среди родичей. А уж когда родичи царских кровей да княжеских, так и вовсе беды жди. Неладно было в семействе царя Лазаря, господаря сербского. Рассорились зятья его, Вук Бранкович да Милош Обилич. И добро бы недругами были, так нет же! Как братья родные всегда ходили, в одних битвах кровь проливали, турок вместе одолели на Плочнике, из одних чаш пили, даже обженились в один день на сестрах родных, дочерях Лазаря, Маре да Любице. Жили всегда душа в душу, а нынче — что случилось? Кошка ли между побратимами пробежала? Околдовал ли кто? Глядят друг на друга волком, вместе не вечеряют, не поднимают чашу заздравную, в совете всегда один супротив другого говорят. А вослед им и семейства их враждовать стали: Южная Сербия — за Бранковича, а Београдский удел — за Обилича стоят. Не успел оглянуться царь Лазарь, а уж по всей земле его вражда, обман и братоубийство — идут, подлые, жатву богатую собирают. Вот уж и босанцы вместе с владетелем своим Тврткой Котроманичем в сторону смотрят, с турками замириться хотят. Бояре да князья повсюду измену замышляют. Что уж о простых людях говорить! Каждый только и ждет, как бы соседу своему свинью подложить. Даже дочери любимые, нежные голубицы, а и те друг с дружкой — как кошка с собакой. И только самая младшая, Мильева, печалится, рукавом расшитым слезы утирает.

Закручинился царь Лазарь. Господарь — плоть от плоти народа своего, негоже ему пребывать в благости, когда такое вокруг деется, брат на брата дубье поднимает. Испаскудился народ, забыл про веру Христову. Иные уже и вступать в дружбу с нехристями стали, почитая то за доблесть великую. Слабость стала силой, сила — слабостью. А времена наступили страшные: с юга турки наседают, харач берут да юнаков в войско янычарское, с севера — коварные венгры только и ждут, когда господарство ослабнет,