балках стоял легкий туман, часам к десяти рассеивался. Ветер играл крапчатым гарусом трав, а вечером степь тонула в алой дымке.
Степан удивлялся: цветов-то какая уймища! Откуда прет? Что за сила такая в земле? Он набирал букет адониса и ехал дальше. Любила Инка цветы. Принимала букетик, целовала, и подурневшее лицо ее преображалось. Степан чувствовал: нет, не уйти от нее.
За неделю до майских праздников он отвез Инку в роддом и на обратном пути завернул к Роману.
Против обыкновения тот назвал Ушкина по имени и с затаенной тревогой спросил:
— Как дела, Степа?
— Жду. Надо бы что-то купить в подарок, да вот не знаю.
Роман вцепился в руку:
— Я знаю! Идем со мной, — и потащил к себе.
Жил буфетчик неряшливо.
— Ты уж прости, — извинялся он, — не для кого фасонить, хотя скотство, конечно, да привык. Вот погляди, — и протянул коробочку.
В коробочке лежало золотое колье — вязь букв, инкрустированных изумрудами.
— Покойной жены вещица. На рождение дочери покупал. Отринула.
Степан полюбовался игрой зеленых камушков и отложил коробочку.
— Нет, Роман, не возьму. Хороша очень, да денег таких нет.
— Я прошу у тебя деньги? Если буфетчик, так у него нет души? Думаешь, живет старый скряга, обжуливает посетителей и копит, копит… Ах, Степа, если бы можно было стать молодым, полуголодным, без копейки в кармане! Я бы знал, что делать. Теперь у меня есть деньги, а зачем они? Дай доброе дело сделать, уважь, Степа. Ты не представляешь себе одиночества в старости — страшно. Страшно, Степа! Положим, сам виноват, да от этого разве легче?
— Ладно, — сдался Степан, — деньги отдам к концу года.
— Голубчик, обрадовал ты меня. Эта штучка хорошо пойдет к бордо…
На другой день дежурная сестра сообщила Степану, что у Инки родилась дочь. Набив саквояж всякой едой, он поспешил к роддому. Там передачу не приняли, объяснив, что Инка еще очень слаба. Степан все- таки ввернул пакеты и, очень довольный, вышел. Под окно палаты, где, по его мнению, должна была лежать Инка, натаскал кирпичей, попробовал взобраться — впустую. Не зная, как скоротать время, отправился к Роману. Выпили с ним на радостях и прошлись по селу, дразня собак.
— Эх, Степа, какую подпорку ты подставил под мою старость! — захмелевший старик ковылял следом и порывался запеть:
Придя домой, осоловело улыбаясь, Степан тяжело опустился на стул, прежде сгрудив с него пачку газет, накопившихся за несколько дней. Из пачки вылетел конверт с разновеликими буковками на лицевой стороне.
Он поднял его, извлек листок, исписанный точно такими же каракулями: «Папка, я жду, жду, а ты все не едешь и не едешь. Таньку я поколотил, чтобы верила. А ежик Саня, который в садике, жив и здоров. Я не люблю спать и смотрю в окно: вдруг ты приехал и идешь по дороге. А мамка говорит: «Спи». А я говорю: «Нормальный ход…»
ОДНА СУДЬБА
ОРЕНБУРГ: ИМЕНИ МУСЫ ДЖАЛИЛЯ
¦¦¦
Ветром повеяло с поля —
Как посвежело в окне!
Все и событье,
не боле,
Что же так радостно мне?
Это с уральских откосов —
Светлых заимок души —
Снова пора сенокоса