Араканцев насторожился: ведь по тени можно будет узнать, кто в кабинете. Вот тень снова легла на стену. Араканцев вгляделся. И сердце его заколотилось мелкими судорожными толчками. Он увидел на стене лишь силуэт широких вислых плеч да головы, огромной, но короткой и как бы сплюснутой спереди назад. Никто из людей, никакой самый жуткий дегенерат, идиот и кретин не мог иметь такого черепа.
Это была голова обезьяны.
Араканцев подался глубже за портьеру, как будто это могло спасти его. Впервые в жизни он растерялся, не зная, что ему предпринять — приготовиться ли к отчаянной защите, или же попробовать уладить дело мирным путем.
В этот момент ему послышался тихий как будто человеческий голос:
— Гик, гик! Вук, вук! — удивленно верещал кто-то в кабинете. Араканцев инстинктивно понял, что обезьяна почувствовала его присутствие. А вслед за этим тяжелые шаги начали приближаться и кто-то с силой потянул портьеру. Араканцев с диким отчаянием тоже вцепился в бархатные складки. Но тот, еще невидимый, оказался вдесятеро сильнее. Араканцев уступил, закрыв глаза.
— Гик, гик! Вук, вук! — снова, но уже с иными, тревожными интонациями прозвучало над самым его ухом. Араканцев же, как ребенок, даже и в темной комнате закрывающий глаза перед неведомыми страхами, еще крепче сжал веки.
— Гик, гик! Вук, вук!.. — И холодные пальцы коснулись его лица. Араканцев вскрикнул, подался назад, чуть не выдавив стекла окна, и открыл глаза.
Орангутанг стоял так близко, что Араканцев мог разглядеть до мельчайших подробностей его широкое плоское лицо, закругленные, почти человеческие уши, бегающие, но не мигающие глаза и отвисшее брюхо.
Странное ощущение вызывает у нас вид обезьяны, особенно человекообразной. В этом весьма сложном чувстве переплетаются и брезгливость, и легкий страх, и больное любопытство (какое мы испытываем иногда к трупу), и жалость, и безотчетная тоска.
Нас отталкивает эта жуткая карикатура на человека и в то же время притягивает, странно, необъяснимо притягивает. Не говорит ли это действительно чувство родства, уходящего корнями в темную бездну тысячелетий? Не перекликаются ли молчаливо, когда обезьяна и человек смотрят друг на друга, древние голоса, приглушенные веками, но при первой возможности вновь и вновь находящие отклики в этих двух до жути схожих существах?..
Именно такое чувство испытал сначала Араканцев, увидев Гамилькара. Страха не было, его заглушило любопытство. Страх пришел потом уже, налетел темным, душным шквалом; и, повинуясь ему, Араканцев рванулся вперед. Но орангутанг едва заметным движением локтя отбросил его снова к окну.
Араканцев попытался взять себя в руки. Сначала надо было уяснить, каковы намерения обезьяны.
Кто знает, какие жуткие желания затаились в темном сознании орангутанга, но по внешнему виду он был совершенно спокоен. С холодным безразличием глядел он поверх головы Араканцева; руки его, длинные, с буграми мускулов, были опущены, касаясь пальцами лодыжек ног. Лишь вздрагивания верхней морщинистой губы, обнажавшей желтые собачьи клыки, доказывали, что он все слышит, все видит и каждый его нерв начеку.
Араканцев осмотрел внимательно поле предстоящего боя. Позиция его была отвратительна. Он очутился в тесном углу, ограниченном стеною с одной стороны и большим книжным шкафом с другой. Расстояние между ними было не более двух с половиной метров.
Стараясь обмануть бдительность врага, Араканцев попробовал бочком, по стенке шкафа, выскользнуть на простор кабинета. Но тотчас же послышалось угрожающее: «Гик, гик!» Орангутанг вытянул руки и без труда покрыл два с половиной метра, коснувшись кончиками пальцев и шкафа и стены.
Все это он проделывал совершенно спокойно, даже без гримас и обычных обезьяньих ужимок. А когда обезьяна не гримасничает, когда движения ее размеренны, спокойны и точны, как у человека, она особенно страшна.
Теперь орангутанг буквально запер человека в ловушку. Выход был только один, и Араканцев решился на него. Медленно завел он руку за спину и начал шарить пуговицу револьверного кармана.
И тотчас же орангутанг преобразился. На морде его появилось выражение свирепой ярости, он затопал ногами, а на нижней, сильно выступающей челюсти маленькими кинжалами сверкнули клыки. Видимо, он уже хорошо знал, что следует за этим якобы безобидным движением руки за спину.
Араканцев поспешно опустил руку. Моментально успокоились кривые ноги, исчезли клыки, и на морде обезьяны появилось выражение полного безразличия.
«Сколько же времени будет продолжаться эта гнусная, позорная комедия?» — подумал со злобой и отвращением Араканцев. И решительно просунул руку за спину. Орангутанг на этот раз не показал клыков, а мячом отлетел в глубь кабинета и в бешенстве забарабанил кулаками по письменному столу. Араканцев тоже выскочил из угла. И тут орангутанг закричал, раздувая горловые мешки. Это было что-то среднее между воем пароходной сирены и басовыми вздохами огромного органа. Могучая грудная клетка обезьяны дрожала от натуги, как потревоженный колокол, проталкивая через горло буквально бурю звуков. Но Араканцев решил покончить с этой историей. Рука его нырнула в карман и тотчас же появилась снова… пустая. Этого надо было ожидать. Кто же, отправляясь в казино, берет с собой револьвер?
Потерявший волю, мужество и надежду, Араканцев прислонился к стене. А обезьяна медленно обходила стол, готовясь к нападению. Ноги ее чуть дрожали перед прыжком. Араканцев понял, что это его конец. И с новой силой вспыхнула в нем жажда жизни, а вместе с ней и жажда борьбы. Он огляделся и увидел висевшую над диваном коллекцию старинного оружия.
Дальнейшие события развивались почти с неуловимой для глаза быстротой. Это был буквально каскад нападений, парирований и новых стремительных атак.
Араканцев, соперничая с обезьяной в быстроте и ловкости движений, прыгнул на диван, сорвал со стены старинную рыцарскую секиру и сам бросился на орангутанга. Но он не успел обрушить на череп врага тяжелый удар. Секиру с необычайной силой вырвали из его рук, а сам он взлетел на воздух и упал на пол в дальнем углу кабинета. Ему показалось, что его зацепил маховик громадной машины и перебросил через всю комнату.
Араканцев снова вскочил на ноги. Орангутанг, переваливаясь, шел на него с занесенной секирой.
Обезьяна держала топор над головой, как человек, в обеих руках.
«Расколет надвое, как полено», — мелькнула мысль в голове Араканцева, и он вдруг вспомнил слова Долли, сказанные на пляже: «Гами умеет колоть дрова».
Орангутанг подошел почти вплотную. Надо было чем-нибудь парировать удар. Араканцев сдернул с крюка попавшийся на глаза красный конус огнетушителя. Но неудачно. Огнетушитель вырвался из рук, с металлическим дребезгом грохнулся на пол и… взорвался. Клубы едкого удушливого дыма наполнили комнату. Орангутанг взвыл испуганно и отбежал к дальней стене. Воспользовавшись этим, Араканцев прыгнул на подоконник и рванул шпингалет. Окно распахнулось.
Отрываясь от подоконника, он ясно услышал испуганный голос Долли.
Упал Араканцев на вершину пальмы-причардия.
По бочкообразному чешуйчатому и окутанному войлоком стволу ее он легко спустился на землю и побежал. А вслед ему несся оглушительный рев орангутанга.
7. ПО ГАЗЕТНЫМ ПОЛОСАМ
Орган тяжелой индустрии «Индустри унд Гандельсцейтунг» в спокойной, деловой статье обсуждал возможность использования обезьяньего труда на фабриках и заводах:
«…Опыт Фридриха Пфейфера — это первая ласточка в области замены человеческого труда трудом обезьян крупных пород, преимущественно орангутангов, шимпанзе и горилл. Конечно, потребовалось и перевооружение цехов особенными, сверхусовершенствованными машинами».
