фазы, то теперь я должна была подчиняться непреклонному ритму, не поддающемуся влиянию: в семь утра свет включался. Тринадцать часов в этой крошечной, душной комнате ощущалось некое подобие жизни: возможность видеть, слышать, ощущать тепло, готовить, но всё было искусственным, как из реторты. Ни одна лампочка не может заменить солнце, полуфабрикаты только отдаленно напоминают домашний обед за семейным столом, а плоские фигурки, мелькающие на экране телевизора, являются всего лишь жалким подобием живых людей. Но пока работало электричество, я по меньшей мере могла питаться иллюзией, что кроме моей собственной существует еще другая жизнь.
В восемь часов вечера все отключалось. За несколько секунд я погружалась в полную тьму. Телевизор запинался на полуслове в середине серии. Я откладывала в сторону книгу, не дочитав до конца предложения. И если я еще не лежала в постели, то должна была ползти к ней на четвереньках, на ощупь. Лампочка, телевизор, видеомагнитофон, радио, компьютер, плитка, духовка и отопление — все, приносящее жизнь в мою камеру, отключалось. Комнату заполняло только монотонное тиканье будильника и мучительный треск вентилятора. На следующие одиннадцать часов я погружалась в мир собственного воображения, чтобы не свихнуться и держать страх под контролем.
Это было похоже на режим в колонии, строго предписанный извне — без единой секунды отклонения, без оглядки на мои потребности. Это была демонстрация власти. Похититель любил жить по графику. А с помощью таймера навязал его и мне.
В первое время у меня оставался аудиоплеер, работающий на батарейках. С его помощью я какое-то время могла удерживать свинцовую темноту хоть на небольшом расстоянии, невзирая на то, что таймер считал мой лимит на свет и музыку исчерпанным. Но Похититель не мог позволить, чтобы аудиоплеер нарушал его божественный завет о Свете и Тьме. Он начал контролировать состояние батареек. Если я, по его мнению, использовала плеер слишком долго или слишком часто, он забирал его до тех пор, пока я не обещала исправиться. Как-то раз он еще не успел закрыть внешнюю дверь подвала, как я уже нацепила наушники плеера и начала громко подпевать «Beatles», устроившись на постели. Видимо, он услышал мой голос и в бешенстве ворвался в комнату. За пение Приклопил оштрафовал меня лишением света и еды. И в последующие дни я должна была засыпать без музыки.
Вторым инструментом контроля стала система внутренней связи. Похититель пришел в мой застенок и, прокладывая кабель, объяснял: «Теперь ты сможешь позвонить наверх и вызвать меня». В первый момент я очень обрадовалась и почувствовала, как с души свалился тяжелый камень страха. Мысли, что я могу попасть в бедственное положение, мучили меня с первого дня заточения. Я ведь часто, особенно по выходным дням, оставалась совсем одна и не могла подать знака даже единственному человеку, знающему, где я, — Похитителю. В голове я проиграла многочисленные ситуации — возгорание кабеля, потоп, внезапный аллергический приступ. Шкурка от колбасы могла привести к мучительной смерти в одиночестве, даже в то время, когда Похититель находился в доме. В конце концов, он приходил, когда хотел. Поэтому домофон показался мне спасительным якорем. Только позже я узнала его настоящее назначение. Система функционирует в двух направлениях. Похититель использовал оба для контроля надо мной. Он еще раз хотел продемонстрировать мне свое всемогущество тем, что получив возможность слышать каждый звук, издаваемый мной, мог потом прокомментировать происшедшее.
Первая версия прибора, установленная Похитителем, по существу состояла из одной кнопки, на которую я должна была нажимать, когда мне что-то было нужно. Тогда наверху, в укромном уголке дома, вспыхивала красная лампочка. Однако он не мог постоянно следить за ней, и не желал каждый раз проводить сложную процедуру отпирания дверей подвала, не зная, что мне вообще надо.
А по выходным он и вовсе не мог спускаться вниз. Только намного позже я узнала, что это было связано с посещениями его матери, которая в субботу оставалась у него ночевать: это был бы слишком длительный и вызывающий подозрение процесс — убирать многочисленные преграды между гаражом и моим застенком.
Вскоре временный прибор был заменен на устройство, по которому можно было переговариваться. Посредством нажатия кнопки в подвал поступали его команды и вопросы:
«Ты расфасовала еду?»
«Ты почистила зубы?»
«Ты выключила телевизор?»
«Сколько страниц ты прочитала?»
«Ты решила задачи?»
Каждый раз, когда его голос прорезал тишину, я подскакивала от страха. Когда он угрожал наказанием за то, что я не сразу ответила. Или слишком много съела.
«Ты снова слопала все за один раз?»
«Я тебе говорил, что вечером ты можешь съесть только один кусок хлеба?»
Домофон был идеальным устройством, чтобы меня терроризировать. Пока я не обнаружила, что и я могу извлечь из него пользу. Сейчас мне кажется удивительным, как при всей извращенной маниакальной жажде контроля Похититель не догадался, что десятилетняя девочка обязательно попытается исследовать аппарат. Я это сделала уже через пару дней.
На приборе находились три кнопки. Если нажать на «разговор», линия работала в двух направлениях. Это был прием, который он мне показал. Если же приемник настроен на «слушать», то я могла слышать голос Похитителя, а он мой — нет. Третья кнопка называлась «период»: прием происходил с моей стороны, наверху же господствовала тишина.
Постоянная конфронтация с ним научила меня многое пропускать мимо ушей. Теперь в этом мне помогала кнопка: когда я была сыта по горло вопросами, контролем и обвинениями, я нажимала на «период». Мне доставляло глубокое удовлетворение, когда его голос замолкал, и это зависело только от меня, от одного нажатия кнопки. Я любила эту кнопку-«период», помогавшую на короткое время выключать Похитителя из моей жизни. Когда Приклопил разгадал мой маленький фокус с помощью указательного пальца, то сначала растерялся, а потом рассердился и впал в ярость. У него не было возможности часто спускаться в подвал, чтобы наказывать меня, так как каждый раз ему требовалось не меньше часа на открывание множества дверей и засовов. Но было ясно, что он придумает что-нибудь новенькое.
И действительно, долго ждать не пришлось. Похититель разобрал домофон с «полезной» кнопкой. Вместо него в застенке появилось радио марки «Siemens». Он вытащил из прибора все внутренние детали и начал колдовать над ними. Тогда я ничего не знала о Похитителе. Позже мне стало известно, что Вольфганг Приклопил раньше работал электротехником по информационной связи на «Сименсе». Но то, что он хорошо разбирался в сигнализации, радио и других электроприборах, стало ясно мне еще тогда.
Это перестроенное радио стало для меня ужасным орудием пытки. В нем был встроен микрофон такой мощности, что из моей комнаты он переносил наверх любой малейший звук. Теперь Похититель мог без предупреждения просто «включиться» в мою жизнь и каждую секунду контролировать, следую ли я его указаниям. Выключила ли я телевизор. Работает ли радио. Стучу ли я еще ложкой по тарелке. Дышу ли я. Его вопросы преследовали меня даже под одеялом:
«Ты оставила на завтра банан?»
«Ты снова обожралась?»
«Ты помыла лицо?»
«Ты правильно выключила телевизор?»
Я даже не могла соврать, потому что не знала, как долго он меня уже прослушивает. Если я все же отваживалась солгать или не отвечала мгновенно, он бушевал в динамике, пока в моей голове не начинали стучать молоточки. Или же спускался в подвал и наказывал меня, забирая самое важное: книги, видео, еду. Разве что я смиренно каялась в своих проступках, прося прощения за каждый малейший момент моей жизни в застенке. Как будто могло быть что-то, что я могла от него скрыть.
Другим методом заставить меня почувствовать, что я нахожусь под постоянным контролем, была оставленная им наверху не повешенной трубка домофона. Тогда к звуку громко гудящего вентилятора прибавлялся искаженный невыносимый шум, который врывался в мою тюрьму, заполняя ее целиком и преследуя меня в любом ее уголке. Он здесь. Всегда. Он дышит на другом конце провода. В любую секунду он может заорать, и ты вздрогнешь, даже если постоянно готова к этому. От его голоса нет спасения.
Поэтому и сейчас я не удивляюсь своей детской уверенности в том, что Похититель может меня не только слышать, но и видеть. Ведь я не знала, есть ли в моей тюрьме видеокамеры. Каждую секунду, вплоть
