совсем крохотного по сравнению с ним.
Первый попытался вынуть дротик. В ответ послышался тихий стон, и едва заметная дрожь прошла по телу. Он быстро выхватил кинжал и поднес к полуоткрытым синеватым губам. На клинке появилось легкое туманное пятнышко.
— Что там, Этарк? — спросил невысокий человек с раскосыми глазами и прямыми черными волосами.
— Похоже, еще жив… Борра, можешь отсечь древко? Иначе не перевязать, а дротик зазубренный вроде.
Борра молча вынул слегка изогнутый, острый как бритва меч, который он носил на поясе. Другой, прямой, висел за спиной, за левым плечом торчала рукоять. Быстрое, еле уловимое движение — и древко отвалилось прямо рядом с наконечником. Борра невозмутимо бросил клинок в ножны. Рослый угрюмый человек со шрамом на лице, командир отряда, молча смотрел на раненого.
— Слишком знаком мне этот меч, — наконец сказал он негромко. — Лучше бы он умер, — добавил почти неслышно и пошел прочь. Изумленный возглас остановил его.
— Что там? — досадливо бросил он.
— Иди сюда! — растерянно сказал Этарк.
Все четверо ошарашенно смотрели друг на друга.
— Что теперь делать? — беспомощно спросил Этарк. Руки его дрожали.
— Что делал, то и делай, — резко ответил командир. — Я собираю отряд. Времени почти не осталось.
Большой удачей было то, что девушка не успела уйти далеко от Гор: в небольших крепостях, охранявших дороги через перевалы, можно было найти помощь, а в поселениях, живших под их защитой, наверняка найдется, чем накормить ребенка. До ближайшей крепости было около суток быстрой езды, но отряд был в стороне от прямой дороги. Они мчались быстрее ветра, загоняя коней: в их руках были две затухающие жизни — что может быть дороже?
Каждый из Черных Воинов был обучен лекарскому искусству, но высшей способностью целителя в отряде обладал лишь один, Вент: не силой трав и камней — своей собственной духовной силой он умел врачевать раны тела и сердца. Более суток не выпускал он холодных рук девушки, удерживая в ее теле кровь и душу; и когда они достигли своей цели, упал от усталости и заснул, и спал непробудно два дня и две ночи.
…На берегу лесного озера под вековыми, обросшими клочьями мха елями стоял маленький деревянный дом. По обычаю, сюда приносили тех, кто умирал, кого уже отказывались пользовать лекари. Так воины отряда узнали, что напрасно загоняли коней, что единственное, чем они могут помочь девушке, — дня два- три удерживать в теле угасающую жизнь. Вынуть наконечник никто не осмеливался — железо касалось сердца. И тогда Ульв сказал:
— Мы возвращаемся в Аст Ахэ. Я буду просить Учителя — кроме него, никто не сможет помочь…
…Кто-то хотел нарисовать лицо: полукружья бровей и ресниц, едва намеченные бледные синеватые губы… Жизнь в головах, Смерть в ногах, и никто пока не скажет — «мое». Зазубренный наконечник лежит в обожженной ладони. Несколько секунд назад Изначальному казалось, что сердце трепыхается пойманной птахой в его руке — теперь оно бьется свободно и спокойно. В сером тумане всплывают образы и обрывки мыслей. Ощущение бытия. Осознание зова жизни.
Он кладет руку на холодный лоб девушки.
Смятение. Его собственное лицо. Стыд. Горечь незаслуженной обиды. Страх. Женщина без лица. Крик ребенка. Ребенок.
Золотые волосы. Ребенок. Горящие дома. Чувство потери. Горе. Одиночество. Золотоволосый воин с окровавленным боевым топором. Ребенок.
Стыд.
Его лицо, перечеркнутое незажившими шрамами.
Радость — слабая, как еле уловимое дыхание ветра. Благодарность.
Девушка вздыхает и закрывает глаза…
… —
…Девяносто девять их было в отряде. Сотая — единственная женщина среди Воинов Меча. Ее берегли. Ею гордились: она совершила почти невозможное, сумев стать неплохим воином Меча, несмотря на то, что ее ученичество началось слишком поздно. В ее присутствии светлели сердца воинов.
— Когда ты касаешься раны, сестричка, она перестает болеть, — говорил, улыбаясь. Вент.
Его не следовало принимать всерьез. Уже семь лет он был женат и любил свою жену до безумия. Каждая весть с родины принималась им как великий дар. Отец его, сам когда-то учившийся здесь, послал сюда своего наследника, чтобы сделать из него мудрого правителя, — и не ошибся в сыне. Нечего было опасаться и воздыхании Торка: он и сам не скрывал, что все это лишь мечты, мечты… Хуже было молчание Ульва, упорно избегавшего ее. Лишь один раз было — он принес полный шлем лесной земляники. Ириалонна сказала, что ей столько не съесть, и предложила ему разделить с ней ягодное пиршество. Его серые глаза вспыхнули такой радостью, что она почему-то испугалась. Теперь и она пряталась от него, боясь понять: с ней происходит именно то, о чем годы назад говорил Учитель. В ней просыпается женщина: запоздало — но еще не слишком поздно. Все эти годы ей казалось, что она — особенная, что единожды сделанный выбор никогда не встанет перед ней снова; сейчас она почти ненавидела себя, понимая: пришло время решать.
Женщина — или воин.
Возлюбленная — или сестра.
Сердце или меч.
Она старалась не думать об этом — но заглушить голос сердца было невозможно. А ее учителя — о, они были мудры, и тело ее не успело измениться непоправимо: она еще могла стать матерью…
И понимала почти с ужасом, почти — презирая себя, что хочет этого. Спасенной ею малышке Айрэнэ было уже четыре года — и все чаще Ириалонна ловила себя на том, что даже в Зале Клинков часто думает о ней, что против воли тянется к золотоволосой девочке, что не может забыть странное и нежное чувство, просыпавшееся в душе всякий раз, когда она брала Айрэнэ, еще младенца, на руки, прижимала ее к себе…
Ириалонна стискивала зубы, борясь с собой, с поселившимся в ее душе смятением.
С той поры Ульв не пытался даже заговорить с ней. Зато заговорил Дейрел, сын вождя.
