Черная Книга Арды

искусной работы треножники замыкают кольцо огня…

И медленно, тяжело ступая, идет к наковальне Великий Кузнец.

Воля Единого…

Он боится встретиться глазами с Отступником и под взглядом его все ниже клонит голову.

Руки Врага. Не те, прекрасные узкие молодые руки: теперь они похожи на опаленные корни дерева в незаживающих ранах и ожогах. Но даже сейчас — сильные. И — беспомощные. Ауле невольно ощутил что- то вроде благоговения, смешанного с ужасом, от одной мысли о том, что сейчас коснется этих рук. Зачем — не хотел думать. Воля Единого… Стучат в висках проклятые эти слова. Прости, я не хотел, Мелькор… я не могу, прости… Покончить с этим скорее и — забыть… никогда уже не забудешь.

— Что же ты медлишь, Великий Кузнец?

Единый не может быть неправым… и в Замысле Его не может быть зла… нет, я не хочу думать, я не должен…

— …волей Единого и Короля Мира. Так исполни же…

Воля Единого… не надо, не смотри, закрой глаза… Что же я делаю, зачем растягиваю эту муку… сейчас, сейчас все кончится, я быстро… Воля Единого, Воля Единого… только бы не дрожали руки… Пойми, я должен… я — должен. Такова… воля… Единого…

Расплавленный металл ожег запястья, и лицо Отступника исказилось от боли.

Но он не закричал.

Раскаленное железо Ангайнор полыхнуло багровым, коснувшись его рук. И там, за гранью мира, вне жизни, вне смерти, вечно будут жечь его оковы: таков приговор.

Его подтолкнули к дверям, но в это время в чертоги Ауле вступил сам Король Мира — красивое лицо дернулось, он отступил, пряча глаза.

Они стояли в двух шагах друг от друга. Владыка Валинора и Проклятый Властелин Севера. Золото-лазурные одеяния скрадывают очертания фигуры Манве, брат его кажется выше и стройнее в окровавленных черных одеждах; тяжелое, искусной работы ожерелье обвивает шею одного, другому не позволит опустить голову острозубый ошейник. Блистающие сапфирами и бриллиантами браслеты — и раскаленные наручники… Повелитель бессмертного Валинора и Король Боли. Из небытия — льдистыми каплями — слова:

Ты создал Тьму, Враг Мира, и отныне не будешь видеть ничего, кроме Тьмы.

Слишком стремительно — словно из жгучего света соткалась бело-ало-золотая фигура, жест — взгляд — обрывки мысли — все — в бешеный водоворот, быстрее, чем может видеть око — и уже стоит рядом, и текучей ртутью — зрачки, и только Кузнец, кажется, знает, что будет, — вжавшись в стену, бессмысленно повторяет непослушными губами: «Что угодно, только не это… не могу… только не я… умоляю, нет… нет…»

…ничего, кроме тьмы…

Его повалили на наковальню. Тяжелые красно-золотые своды нависли над ним. Широкие рукава черного одеяния соскользнули вниз, открыв руки — Тулкас всей тяжестью тела навалился ему на грудь, одной рукой сжав запястье правой руки, другой — подбородок, Ороме впился жесткими пальцами в левое запястье — Проклятый дернулся, пытаясь приподняться, еще не понимая, что происходит, но Охотник, схватив его за волосы, резко рванул — назад и вниз, так что хрустнули позвонки, а Тулкас вздернул его голову под челюсть; Черный попытался высвободить руки — из-под наручников брызнула кровь, ожгла расплавленным металлом — от неожиданности Ороме ослабил хватку. Красивое оливково-смуглое лицо Охотника подергивается от отвращения, кровь тяжелыми каплями падает на светлую замшу сапог, украшенных на отворотах золотым тиснением…

…отныне…

Сквозь жгучую пелену -

— Сайэ, Тано! — одним яростным дыханием. — Судьба посылает нам встречу в час твоего торжества!..

А глаза — эти глаза, свет звезд и сумрак леса, омут запретных воспоминаний — смотрят — сквозь, не видя, не узнавая, и бело-ало-золотой говорит, говорит, говорит — словно в тщетной надежде, что кто-нибудь остановит этот обжигающий смерч безумия, крикнет — довольно!..

Молчание.

— …И ныне выше тронов Валар вознесен будет престол твой, выше бесчисленных звезд самой Варды, выше небесных сфер, выше Стены Ночи! Ибо кто из живущих может сравниться с тобою величием и мудростью? Почему молчишь ты? Чем прогневал я тебя, Великий? Я умоляю тебя, прости меня, Учитель — ведь ты, справедливый, ведомо мне, милосерден к слабым и неразумным. Коснется ли меня милость твоя в сей великий час, когда воистину достиг ты высшей славы и высшей власти? Мудрость твоя безгранична; должно быть, ты предвидел такую вершину своего блистательного пути. Ведь глаза твои видят дальше глаз Владыки Судеб… а теперь будут видеть еще дальше!

Теперь ровен и спокоен — голос, но в самом спокойствии его что-то звенит на непереносимо высокой неслышимой ноте: вот-вот сорвется в крик искуснейший ученик Ауле, и руки предательски дрожат, и страшно, как в кошмарном видении, видеть — гордая эта седая голова, как на плахе — на золотой наковальне…

И — дуновением ветра — одно слово, но нет уже сил — услышать и понять.

Смотри! Этого ты хотел? Ведь все могло быть по-другому — ты был бы Королем Мира, истинным Владыкой Арды! А теперь? Кому нужны твои сказки о звездах? — у тебя нет больше учеников, они мертвы, мертвы все! А тот, кого ты наделил всем, любимый твой ученик — предал тебя, сбежал, спасая свою шкуру! Или, может, ты и сейчас думаешь, что был во всем прав? Так смотри — это последнее, что ты увидишь!..

Золотое пламя — почти невидимо в жарком мареве, и непонятно отчего начинает пульсировать раскаленно-красным длинный острый железный шип.

Хочешь знать, зачем мне это нужно? Действительно хочешь? Потому что я ненавижу тебя. Зачем ты меня создал, если все лучшее отдал моему брату ?Почему ты не сделал меня таким же, как он? Ты не любил меня — никогда, с самого начала, ты… Что ты молчишь? Скажешь — неправда? Лжешь! Ты всегда лжешь! Ты изуродовал меня, искалечил… Тано. Ты меня создал калекой! Зачем? Ты сам, сам во всем виноват, слышишь?! Ты виноват в том, что я стал таким! Я ведь — любил тебя… а ты меня прогнал… Что ты молчишь ?Ну скажи хоть что-нибудь, хоть раз признайся, что ошибся, проси пощады — все еще можно изменить… ну? Гордыня не позволяет? Да будь она проклята, гордыня твоя! Сделай же что-нибудь! Сотри с лика Арды эту проклятую землю — ты же можешь!..

Он говорит и говорит — только бы не молчать; говорит, потому что не может уже остановиться:

— Что вижу я, о могучий? Не цепь ли на руках твоих? Разве такое украшение пристало Владыке, тому, кто равен самому Единому? Яви же силу свою, освободись от оков — и весь мир будет у твоих ног! Но ответь мне, о мудрый, где же Гортхауэр, вернейший из твоих слуг? Почему он не сопровождает тебя? Или он, неустрашимый, убоялся узреть величие твое? Отдай приказ, пусть придет он сюда, дабы склонились мы пред ним, ибо в великом почете будет у нас и последний из рабов твоих. Кто, кроме него, достоин высокой чести ныне быть рядом с тобой, Тано? Чем же искупит он вину свою? — воистину, должно ему на коленях молить о прощении…

Что ты молчишь ?Кричи, проклинай — но хоть сейчас-то, сейчас не молчи! Что — презираешь меня ?Знаю, я всегда был безразличен тебе — Артано был тебе дороже, и те, из долины — тоже, а ты и их не любил — ты вообще любить не умеешь, они умерли из-за тебя…

От того, что этот, распластанный на наковальне — молчит, становится невыносимо жутко. Он чувствует боль: это видно по тому, как мучительно напряглось, выгнулось его тело, по тому, что Ороме с заметным усилием удерживает его скованные руки.

Но он не кричит.