Черная Книга Арды

…А Борра остался в Аст Ахэ. Торк умер — раны доконали. Друзья были при нем до последнего мига — говорили с ним, пели для него… Перед смертью он попросил чашу вина и выпил во здравие всех. Затем попросил, чтобы его облачили, как воина, и вложили в руку меч. Несколько минут он лежал так, потом неслышно прошептал что-то, улыбнулся и закрыл глаза… Хорошая смерть — среди друзей; добрая смерть… Вент покинул Аст Ахэ после того, как его отец умер. Теперь здесь его сын — хороший, достойный юноша. Ульв улыбнулся — мальчишка уже давно посматривает на Айрэнэ…

…И снова — беспамятство и дорога. Одна мысль — идти. Куда? Зачем…

И снова — сон…

— Уходи. Ты должна уйти вместе со всеми. Я умоляю тебя, приказываю — уходи.

— Но почему? Ведь мы же победим. Разве не так?

Ульв опустил седую голову.

— Нет, Айрэнэ. Мы не победим.

В груди у нее неприятно похолодело, она почувствовала, как подгибаются колени.

— И… ничего больше не будет?..

— Нет.

— И… тебя?

— Да.

Айрэ вцепилась в его руки:

— Нет! Нет, ты не можешь умереть! Я не хочу!

Только сейчас заметила, что ногтями впилась в ладони Ульва. Охнув, уткнулась лицом в его колени. Плечи ее вздрагивали.

— Я не хочу… Если ничего не будет… зачем… зачем жить?..

Ульв поднял ее и крепко прижал к груди — она слышала, как бьется его сердце.

— Айрэнэ, дочка, девочка моя… ты не думай, я не из жалости, не из отцовского страха отсылаю тебя… Я хочу, чтобы о нас помнили. Нас не станет, мы, как зерна, предназначены земле. А ты — юный росток; это твое время. Нас должны помнить, понимаешь? Иначе все будет напрасно. Тогда мы действительно проиграем. Думаешь, это самое трудное — пасть в бою? Нет, жить куда тяжелее. Я обрекаю тебя на жестокую судьбу. Но ты — сильная. Знаешь ли, хотя у нас разная кровь, но мне иногда кажется, что в тебе возродилась часть души твоей приемной матери… И ты — моя дочь. Ты сможешь выбить. И расскажешь о нас.

— Отец, — тихо сказала Айрэ, — расскажи мне о моей матери. Ты никогда о ней не рассказывал, говорил, что еще не время.

— Теперь время, — кивнул Ульв.

В последнюю ночь Твердыни она пела — пела, пока голос не отказал, пела, перебирая струны таийаль, пела, встречая рассвет… За час до рассвета вместе с воинами последней ночной стражи она вошла в Высокий Зал. Учитель встал и, медленно обойдя стол, подошел к ней. Положил руки на плечи и осторожно поцеловал ее в лоб.

Благодарю тебя. Отдохни теперь. Ты устала, а путь далек…

На рассвете отец простился с нею. Но он не знал, что она ослушается. Ей не довелось видеть всей битвы — только отчаянное сражение у врат Аст Ахэ. Наверно, она еще надеялась на что-то, иначе все случившееся не стало бы таким ударом. Неподвижной статуей она сидела в своем укрытии, стискивая раскалывающуюся от боли голову, и смотрела, смотрела, смотрела… Запомнить…

Ночью она, уже теряя разум, бродила по мертвому полю. Она узнавала мертвых, она звала их, но никто не откликнулся. Двое или трое стонами привлекли ее внимание, и она перетащила их ближе к горам. Она бродила среди мертвых, как и женщины врагов, и никто не обращал на нее внимания. А небо даже ночью было светлым — алым от пожара.

Она вошла в замок, не зная уже, зачем делает это. Живых здесь не было, не было и раненых. Кровь на ступенях и плитах пола застыла и потемнела. Она опустилась на колени у тела знаменосца. Лицо, строгое и возвышенное, льдино-бледное, было знакомо, но имени вспомнить она уже не могла. Тихо и как-то опасливо девушка коснулась знамени — и отдернула руку, ощутив под пальцами — холодное и липкое. Кровь.

Кто-то подошел сзади.

— Сжечь бы эту тряпку… И головы им всем… как орки наших тогда… в одну кучу!

— Не смей, Аратан! — но окрик запоздал: девушка метнулась змеей, с криком целясь ногтями в лицо говорившему. Удар рукоятью меча сбил ее с ног.

— Ах ты…

— Оставь! Ты что — она же сумасшедшая!..

Кое-как она доползла до своих раненых. Разбитое лицо кровоточило, но глаза ее были сухими. Несмотря на все ее усилия, раненые умерли к утру. Сила, связывавшая воедино воинов Аст Ахэ, ушла. Они умирали. Воистину все они держались лишь волей Врага, правы мудрые в Эрессеа… Только у них была еще и своя воля. И эта воля еще теплилась в ее душе, погруженной в сумрак безумия, и вела ее — неведомо зачем, неведомо куда…

…Яркий луч во мгле небытия… Она пела, бредя по дороге, ничего не видя, кроме тех смутных образов, что всплывали в ее памяти, когда кто-то схватил ее за плечо и на наречии, заставившем ее вздрогнуть, спросил:

— Что ты поешь? Кто ты? Кто ты?!

Она смотрела в лицо говорившему и вдруг, сама не зная почему, произнесла вырвавшееся из тьмы слово:

— Хонахт…

— Что?! Ты видела его? Ты помнишь? Кто ты, кто?..

Она беспомощно покачала головой.

— Хонахт… Хонахт, — повторяла она, цепляясь за это имя, как за соломинку, пытаясь вынырнуть из пучины забвения.

— Хонахт…

— Бедняжка… Наверное, она — оттуда. Надо ее отвести в Дом, к вождю. Может, она вспомнит, может, расскажет ему о сыне…

Хонахт. Похоже, она начала вспоминать. Это имя вызывало образ молодого воина, горделивого и изящного, как благородный олень, со светящимися янтарными глазами. Но больше — ничего…

Ее вымыли и накормили, и впервые она уснула в тепле. Но снов не было. Может, задержись она здесь подольше, целители сумели бы разбудить ее душу, но она ушла на третий день. Никто не остановил ее — в земле Сов священен путь Странника.

— Ее судьба не здесь, — сказал лекарь, — я вижу, что-то зовет ее. Ей надо идти. Да хранит ее Иллаис…

…И опять идет она, безумная, по безлюдным краям, среди седого мха и камней, низких северных сосенок и тысяч маленьких озер. Ветер поздней осени швыряет ей в лицо режущую снежную крошку, ноги ее сбиты в кровь и уже не ощущают холода. Кровь запеклась на потрескавшихся губах, а она идет, она поет и плачет… Некому дать ей хлеба, некому бросить одежду. Изможденная, почти нагая — она идет туда, где над краем земли ночью горит корона из Семи Звезд…

…Когда-то здесь добывали каменную соль. Теперь здесь возник чуть ли не лабиринт вырубленных людьми коридоров. Потом, когда выработки закончили, сюда стали приходить искавшие уединения. Это их руками созданы барельефы и колонны, скульптуры и светильники… А дальше, в глубине — пещеры, и в самой большой из них — теплое озеро с целебной водой. Воздух пещер животворен, а покой и тишина несут исцеление больному сердцу. Тихо падает вода со сталактитов. Мерно, как минуты, отсчитываемые Вечностью. Вдоль озера, огибая его по стене, идет тропа. По ней со светильниками в руках проходят люди — тихо, чтобы не нарушить покоя этих мест, медленно — они несут женщину, что недавно нашли на опушке Леса. Тогда птицы кружили над домами — звали…

…Здесь было тепло — в этих краях вулканы еще порой выбрасывают лаву, и земля согрета их огнем.