Черная Книга Арды

Валинора наречем Мы, исцелят раны сердца твоего. Отныне вы — супруги пред лицом Единого и Великих, и да соединятся судьбы ваши, как ныне соединяем Мы ваши руки. И прими от меня свадебный дар…

В тишине торжественно вложил Манве маленькую белую ручку Амариэ в похолодевшую ладонь Финрода. Как во сне: тонкое золотое кольцо с искорками чистых бриллиантов и сапфиров поблескивает на правой руке Амариэ — я надел его ей?.. когда?.. И тут же подлетели расторопные майяр, возложили на головы супругов золотые венцы с бриллиантовыми цветами — вот он, дар Короля Мира жениху… и мучительно захотелось вдруг — сорвать, швырнуть об пол блистающую тяжелую корону, гнущую голову к земле, но — уже звучат здравицы, и вновь наполняются кубки, и снова в руках Финрода золотая чаша — слово Короля Мира, испейте из нее в знак союза… Он глотнул вина, обжигая горло, пряча глаза, чтобы не видеть сияющей застывшей улыбки своей златокудрой супруги… своей?.. Единый, за что мне эта кара…

И золотое ожерелье с сапфирами, искусная работа Нолдор — по обычаю, дар отца жениха невесте.

— Песню!

Крик подхватили. Снова — улыбка Короля Мира:

— Не единожды в прежние времена услаждал ты песнопениями слух Великих, о Артафинде. Так спой же и ныне нам, дабы звуками дивных песен наполнились души наши.

Песню — здесь?.. среди этого покоя и света, в краю вечной радости, вечного цветения — петь о недолговечной красоте Эндорэ, где солнце — жаркий медово-золотой плод, где луна — кованое серебро, узкий клинок, где звезды стократ ярче алмазной россыпи тинви, зажженных на небе Валинора Вардой Элентари — обо всем, что поведал ему сотни лет назад Отступник, что он увидел своими глазами, что ощутил, принял и полюбил, о чем ему суждено затосковать навеки в Земле Бессмертных? О чем же ему петь? — о том, что пережил и изведал, о величии души и о доблести Смертных, которых не помнят здесь?.. Об Айканаро, о горькой его любви, которая — Финрод понимал это теперь — могла осуществиться, сломав все предначертания, но которой он, понимавший и видевший, как ему казалось, волю Валар и Единого, не позволил быть?.. О том, что поведал ему Эдрахил? Невозможно… И как ему петь? Отняли любовь, свободу, заперли в золотой клетке и выставили на погляд толпе… даже Враг не придумал бы худшей пытки… откуда эти мысли, почему я думаю так?..

Враг… Должно быть, он тоже стоял под взглядами, как под бичами, так же недоуменно-спокойно смотрел на него Валинор… Сейчас Финрод почти понимал Врага, и неожиданная тень горького сострадания, коснувшаяся его сердца, почему-то не только не показалась кощунственной, но даже не удивила его.

Он молчал. Острые ноготки Амариэ впились в его руку.

— Пой же — сам Король Мира просит, — она продолжала улыбаться.

Он закрыл глаза, со стороны услышав свой голос, показавшийся сорванным и больным:

— Да простят меня Великие и ты, о Король Мира, — поклонился вслепую. — Хриплый голос мой не приличествует веселому пиру. Но ведомо всем, сколь прекрасны песни госпожи моей Амариэ, потому ныне смиренно прошу я — пусть поет она перед Великими; и для меня после долгих лет разлуки усладой будет услышать ее.

Король Мира благосклонно кивнул. Амариэ выпустила руку Финрода, и он смог наконец открыть глаза. Все взгляды были прикованы к Амариэ, — и, дождавшись, когда колдовство песни-восхваления захватит всех, Финрод незаметно выскользнул из зала…

— …Владыка Снов…

— Знаю. Мне ведь необязательно быть там, - не глядя, кивнул в сторону Таникветил, — чтобы понять.

— Если бы я знал…

— Не нужно ничего говорить. Ты уснешь надолго…

— И буду видеть сны?

Ирмо положил руки на плечи Финроду — ласково и успокаивающе:

— Звезды. Вечные звезды — и Песнь. Больше ничего. Спи… спи.

ПРОШЛОЕ

30 год II Эпохи

… - Твои глаза видели Великую Битву, господин. Расскажи, как это было.

— Не первый раз ты приходишь ко мне, Эаремир, — я много раз рассказывал тебе об этом… Что же ты хочешь услышать?

— Расскажи.

Старик сцепил узловатые пальцы и заговорил почти нараспев: привычные слова, давно известные, почти заученные наизусть, но мальчик, сидевший у его ног, жадно ловил их, стараясь не упустить ничего. А старик вдруг замолчал и пристально посмотрел на Эаремира.

— А дальше? «И восстало пред нами воинство демонов в облике человеческом, и не было им числа; и…»

— Мальчик, — изменившимся голосом проговорил старик, — мне не увидеть Земли Обетованной, я скоро умру. Может быть, сегодня я вижу тебя в последний раз…

Жестом остановил готового возразить Эаремира:

— Тебе не понять этого. Я родился здесь, здесь прошла моя жизнь, здесь рождались и умирали мои предки, умру и я. Прежней родины нет у меня, новой уже не будет. И сегодня я хочу рассказать тебе еще одну историю.

Он долго смотрел в темнеющее небо, прежде чем начать рассказ. Сказал тихо, раздумчиво:

— Как ярко горит эта звезда…

Мальчик молчал.

— В последнюю ночь над Горами Мрака я видел ее. Там, над Пылающим Вереском. Вы ее зовете сейчас… — замялся: не мог вспомнить.

— Эарендил, — подсказал мальчик.

— Да… Все меняется, даже названия звезд. Золотоволосые дети Хадора называли ее Пчелой. А мой народ, племя Халет — Сердцем…

Снова молчание, которое мальчишка не отважился нарушить.

— Они стояли у самых гор, а за ними, за их спиной были Врата. Я был молод тогда, и кровь моя была горяча. Мы все были молоды. Они тоже. Мой брат погиб за два года до той войны, и я шел мстить. Не за наших вождей, нет. Не грех признаться в этом. Нас было уже немного, но их оставалось еще меньше, и орков среди них не было: только люди. Они отступали все дальше, в глубь их Твердыни, по коридорам, по лестницам, но каждый шаг давался нам большой кровью. Я никогда не видел таких воинов — ни прежде, ни потом. Не могли они так долго продержаться, но держались… Я пробился к их знаменосцу… он хорошо бился, а я был ранен, но в его левой руке было древко знамени… Он падал долго, очень долго, до последнего пытаясь удержать знамя. Там, на лестнице, больше почти уже и не было никого. Я хотел ударить еще раз — и не смог. Он упал, и так же медленно упало знамя. Кто-то из тех, кто стоял за ним, бросился вперед и подхватил знамя. Потом… Пятеро или шестеро их там оставалось — не помню… их окружили, а я, уж не знаю зачем, наклонился, чтобы посмотреть на знаменосца…

Закашлялся надрывно, старчески; Эаремир встревожился было, но старик замахал на него рукой — сиди, мол, обойдется, и немного погодя продолжил, задыхаясь:

— Когда… тебе будут говорить, что… они были… чудовищами, ты… не верь.

— Но ты сам… — осмелился вставить Эаремир.

— И мне не верь! — сорванным хриплым голосом крикнул старик. — Он был очень красив. И совсем мальчик. Светловолосый, большеглазый… Глаза были открыты. И он улыбался. Не скалился — улыбался. Спокойно так… Лицо у него было белое-белое, и я не сразу понял, что он уже мертв. Один из нас… Аратан, кажется… да, Аратан; он потом сказал — знамя нужно сжечь. А я не позволил. Не знаю, почему. Может, потому, что этот мальчик так его защищал. А мы умели ценить стойкость и отвагу. Даже во врагах.

Мы не вошли в зал. Страшно было, да, малыш, страшно. А потом… там лежали они. И мы не смогли войти. Даже мертвые, они преграждали нам путь. Они не пускали нас. А ступени были скользкими от крови — их и нашей. Не разобрать, где чья. Кровь у всех одного цвета, мальчик: и у пахарей, и у воинов, и у королей… у своих и врагов. Мы остались. Вошли эльфы и майяр.