Черная Книга Арды

бесполезным своим бессмертием…

А ночь смотрела на него ясными и печальными глазами звезд, и помимо воли он начал вслушиваться в ту Песнь, которую никогда не узнаешь до конца, даже прожив тысячи лет, — загораются и гаснут звезды, рождаются и умирают миры, а Песнь живет…

Он медленно поднялся, постоял, вытряхивая запутавшиеся в волосах хвоинки, и, осторожно ступая по живой земле, пошел по краю Долины, пытаясь различить в Песне Арты отдельные мелодии — гор, цветов и трав… На этот раз Белый Единорог не вышел ему навстречу. Ничего, он останется на ночь в доме Наурэ и уйдет на рассвете, простившись с Учеником, с Долиной, с Единорогом, с этой землей… И ему мучительно захотелось хотя бы эту последнюю ночь провести не в одиночестве: он ускорил шаги, чтобы быстрее добраться до узкой змеящейся тропинки, ведущей к дому в горах.

Дом был пуст. Он понял это сразу, еще не успев подняться на порог; понял, несмотря на то, что в окне мерцал маленькой звездой магический светильник. И все же вошел.

…Голубовато-белое пламя в хрустальном кубке, до половины исписанный лист пергамента на столе… Он склонился над рукописью. «Трава элгелэ листья имеет узкие и заостренные, густо-фиолетовые, с серебристыми прожилками. Цветение начинается с пятого дня знака Йуилли; цветы мелкие, собранные в колос, бледно-фиолетовые, подобные звездам о семи лучах, запах имеют сладковатый; семена небольшие, исчерна-красные. Отвар из цветов и молодых листьев помогает от грудных болезней и кровавого кашля. Полную силу цветы имеют при первых вечерних звездах знака Тайли; семена же, растертые и смешанные с соком ягод ландыша, успокаивают сердечную боль. Время для сбора семян — первые два часа пополудни трех последних дней знака Тагонн, но лишь при погоде сухой и солнечной…»

На этом манускрипт обрывался.

Он постоял посреди комнаты, раздумывая, не оставить ли что-нибудь на память. Нет, не нужно; Наурэ огорчится, узнав, что они разминулись.

Прощай, ученик.

Он вышел, притворив дверь. Тропа уводила дальше в горы, поворачивая на юг. И с каждым шагом все отчетливее становилось чувство тревоги.

Остановился на краю обрыва: тропа резко сворачивала вправо, на закат, вниз уходила острыми уступами скальная стена. Его охватило жгучее желание еще раз распахнуть бессильные больные крылья — хотя бы несколько мгновений полета, ветер примет и поддержит его, не может не поддержать — всего несколько мгновений, так мало — снова, в последний раз испытать это щемящее чувство… Преодолевая режущую боль, он распахнул крылья — ветер ударил в них, как в паруса, словно отталкивал от края пропасти, хлестнул по глазам, заставив зажмуриться.

Учитель…

Ортхэннэр?..

Учитель, Тано, я ждал тебя, я жду тебя — столько лет… мне иногда кажется, что ты не вернешься, и тогда становится холодно и пусто, как ребенку, заблудившемуся в ночном лесу, продрогшему и обессилевшему… Мне был неведом страх — а теперь я боюсь, что ты не возвратишься. Я никогда не смогу сказать тебе этого — но если бы ты знал, если бы ты слышал меня сейчас, Тано… Столько людей в твоем замке — а мне холодно и пусто, так одиноко, словно стою на равнине под ледяным ветром, и ветер летит сквозь меня — если бы ты мог услышать, если бы ты знал, как я жду тебя — бесконечны часы Бессмертных… Я знаю, ты там, где нуждаются в тебе, а потому даже наедине с собой не смею сказать, как ты нужен — мне… Я жду тебя — возвращайся, Тано…

Он прижался к камню щекой, вслушиваясь. Нет, больше ничего. Только горное эхо донесло — тень слова, шепот ветра, шорох осыпи — Тано… А может, показалось.

Он пошел вперед — ощупью, не сразу решившись открыть глаза.

… — Что ты? — Наурэ оглянулся на Единорога — тот казался статуей, отлитой из лунного света, только раздувались чуткие ноздри и мерцали миндалевидные глаза.

Он был здесь. Ты не чувствуешь ?У боли горький запах. И еще — кровь. Ты не чувствуешь?

Только теперь Наурэ понял, что так тянуло его к дому.

— Тано?! Он… был здесь? Как же я… Он вернется?

Нет. Разве ты не слышишь? Терновник говорит — прощай… Он не придет больше.

Наурэ не хотел, не мог верить — и все же поверил сразу.

— Никогда… — шепотом. — Почему… Почему он не дождался меня?.. Может, я еще успею…

Нет. Он ушел далеко. Он не хотел тебе боли.

— А это — разве это не боль?! — крикнул Наурэ, .сжимая кулаки.

Гэллэн…

— Подожди… — Человек провел рукой по лбу, потер висок, начиная что-то смутно осознавать. — Ушел, говоришь ты?..

Гэллэн… Он не хотел, чтобы ты сам увидел. Он больше не может летать.

Человек медленно опустился на землю.

— Почему?..

Ирисы говорят… и лес. Я не знаю ответа, Гэллэн.

Человек долго молчал, потом с трудом встал на ноги, сделал шаг к дому — ссутулившись, бессильно опустив руки, — и, внезапно обернувшись, крикнул в ночь:

— Тано!..

Эхо подхватило отчаянный крик. Единорог подошел ближе и положил голову на плечо человеку, глядя во тьму миндалевидными печальными глазами.

РАЗГОВОР-Х

Темно. И тихо.

Наверное, это новый вечер и новый разговор: вот и свеча на столе, поставленная в уже застывшую лужицу воска, — не белая, желтоватая и тонкая. Но по-прежнему огонек ее освещает только книгу на столе и руки беседующих: фигуры их и их лица тонут в ночном мраке. Голоса звучат приглушенно, словно боятся потревожить чуткую ночь. Кажется, Гость уже успел задать первый свой вопрос — а быть может, уже и не первый…

— … этот язык для Севера становится тем же, чем в более поздние времена стал для людей Запада Квэниа. Язык мудрости, Высокое наречие: на нем говорят ученые люди, на нем слагают стихи и пишут трактаты — но не говорят в повседневной, обыденной жизни. Хотя в языке Северных кланов можно найти заимствования из Ах'энн.

— То же «терриннайно» ?

— Не только. Слова-понятия, имена… На языке кланов ночь — «ахто», и «Ахэ» — Тьма на языке Твердыни; вот и переосмысление имени чернобыльника — ахтэнэ, дева ночи… А изначальное произношение, музыка языка — теряются, потому Гортхауэра и удивляет то, что девочка-целительница говорит на Ах'энн «слишком чисто и правильно» — то есть так, как говорили в Гэлломэ… И «речь трав», кэни йоолэй, превращается в символический «язык цветов», в поэтические образы — и, разумеется, уходит из разговорной речи.

— Здесь вообще много слов на языках эльфов, и имена звучат по-разному в зависимости от того, кто их произносит: иногда это усложняет повествование. Вы думаете, это было сделано намеренно?

— Безусловно. Слово, имя — в Арте это имеет особое, огромное значение, тем более для эльфов.

— Но ведь это писал человек ?

— Да. Более того, человек, если можно так сказать, «темный» — но пытающийся понять каждого, о ком пишет.

— Тогда этот человек оказался в сложном положении: для него нет виноватых. Ведь никто не сражается за то, что считает неправильным, значит, правы все?

— А обязательно это — назвать кого-то Злом?..

АСТ АХЭ: Бродяга