выхода из театра». — И Хансик Хесслер, по-военному повернувшись кругом, вышел.
«Да, на него можно положиться, — сообщил Шмельц. — Таких сегодня днем с огнем не найти».
Анатоль Шмельц и Ханс Хесслер впервые встретились в Милане летом 1947 года. Тогда Западная Германия была потрясена вестью о катастрофическом наводнении, постигшем Северную Италию: затопленные деревни, огромные убытки, человеческие жертвы. Соседние страны слали в Италию помощь.
Тогдашние американские власти в Мюнхене предоставили самолет. Не для доставки пищи, одежды и лекарств, а для журналистов, чтобы мобилизовать общественность.
Анатоль Шмельц участвовал в этом полете. Но не как репортер — эта участь выпала Вольриху, уже работавшему к тому времени в газете Шмельца. Нет, он хотел таким образом продемонстрировать публике свои гуманистические убеждения.
Между прочим, там был и Гольднер, без которого нигде не обходилось.
Полет над затопленными районами был ужасен. Рев моторов, переходящие из рук в руки бутылки виски, лица, пытающиеся изображать участие и печаль… А внизу — поля, покрытые бурой массой воды, уносимые потоком коровы, овцы, собаки…
Как утверждает Гольднер, Шмельц совсем расчувствовался.
Наконец они сели в Милане, потрясенные, но не исчерпавшие сил — они ведь мужчины! Вышли из самолета, размяли ноги, и один из них — Вольрих — начал тут же узнавать, где ближайший бордель.
Вот что рассказывал позднее сам Анатоль Шмельц: «Я собирался осмотреть Миланский собор, но мои коллеги буквально затащили меня в переулок неподалеку от «Ла Скала», где был один из многих миланских «домов любви». Остальные уже были внутри, а я все колебался — не слишком хотелось. Оглядевшись, словно ища, чтобы кто-то помог мне решиться, я заметил у входа человека, смотревшего на меня с надеждой и ожиданием.
Он сказал: «Так хотелось бы… но я не могу себе этого позволить…»
Сказал по-немецки, откровенно и доверчиво. Ну я и пригласил его пойти со мной.
Это была первая моя встреча с Хансом Хесслером, который с тех пор остался при мне, благодарный, преданный и все понимающий. И до сегодняшнего дня он ни разу не обманул моего доверия».
Хесслер, заметив это, тут же отреагировал: «Дорогой, если вам эта девка нравится — с удовольствием уступлю!»
Вот с чего начались эти удивительные, длящиеся третий десяток лет отношения между Анатолем и его Хансиком.
— Могу я спросить, — осторожно начал фон Гота, — видели вы этой ночью Хорстмана?
— К счастью, не видел, — с виду равнодушно заявил Вольрих. Но глаза его испуганно забегали. — С большим удовольствием я вижу его жену. Но это не тайна. Вы имеете что-нибудь против?
Фон Гота понял, что это уловка Вольриха, который решил атаковать, чтобы не оказаться припертым к стенке. Отхлебнув из бокала пива, он спокойно спросил:
— Вы всю ночь были здесь, в театре?
— А меня видели где-то еще? — спросил Вольрих, стараясь казаться невозмутимым.
— Этого я не утверждаю.
— Зато намекаете! — вновь атаковал Вольрих, почувствовав неуверенность молодого криминалиста. — Будьте добры объяснить мне, с какой стати вы задаете подобные вопросы! И я еще подумаю, буду ли вообще отвечать.
Фон Гота выпил еще пива, отодвинул бокал подальше и решил поставить все на карту.
— Погибший, о котором упоминал комиссар Циммерман, — это Хайнц Хорстман.
— Правда? — выдавил Вольрих. — Как это могло произойти? Черт, какое свинство! Ну теперь начнется.
— Не похоже, что это вас слишком опечалило или даже расстроило, — констатировал фон Гота.
— А с какой стати? — недоуменно возразил Вольрих. — Хорстмана никто терпеть не мог, от него были одни неприятности!
— У кого?
— У всех, кто имел с ним дело. — Казалось, Вольрих заговорил в открытую. — Хорстман был из тех, кто сует свой нос в любую дырку. Он был ужасный нахал. С ним никто и ни в чем не мог быть уверенным.
— Значит ли это, что вы испытывали антипатию к Хорстману?
Вольрих рассмеялся:
— Вовсе нет — мы с ним были приятели.
— С его женой тоже?
— Да, и с ней тоже. — Тут Вольрих вдруг заинтересовался: — А что с ним, собственно, случилось?
— Возможно, — осторожно сказал фон Гота, — он попал под машину.
— Возможно, — усмехнулся Вольрих, — но вы-то служите не в дорожной полиции, а у Циммермана, в отделе по расследованию убийств. И что же именно вы собираетесь от меня узнать?
— Где вы находились между двадцатью двумя часами и полуночью?
— Где-то здесь. И буду утверждать это до тех пор, пока вы не докажете иное. Но делать это вам вообще-то не советую. Не потому, что я лично знаком с полицай-президентом, министром юстиции и еще кое с кем. Как мне кажется, вы, видимо, вообще представления не имеете, во что вляпались.
— В тот вечер в театре я была не в настроении. Меня беспокоил муж. Он был агрессивнее, чем когда бы то ни было, особенно в отношении Шмельца. Но Шмельц был для нас обоих больным местом. Еще до того как выйти за Петера, я ведь встречалась и со Шмельцем. Конечно, я не имею в виду интимные отношения, о связи речи не шло, мы были добрыми друзьями. Когда я пыталась заговорить об этом, Петер всегда переводил разговор на другое. Но я подозревала — он делает так для того, чтоб не узнать правду. Правду, которой он опасался, хотя совершенно напрасно. Между мною и Шмельцем никогда ничего не было.
Так вот, поведение Петера в ту жуткую ночь в театре заставило меня думать, что в нем вдруг прорвалась долго сдерживаемая ненависть к Шмельцу, вызванная подозрением о нашей былой связи, и что он решил схватиться в открытую.
Я попыталась отвлечь его: «Когда же ты успокоишься и займешься чем-нибудь повеселее? У тебя полна редакция прелестных молодых девушек, в конце концов есть и я. Выкинь ты из головы этого Шмельца. Вспомни о своем здоровье — и думай о радостном и веселом». Но он лишь смеялся и, возомнив, что с ним ничего не может случиться, повторял: «Я себя чувствую так здорово, что могу сдвинуть горы!»
Комиссар Циммерман отвел Анатоля Шмельца в сторону, к стойке с сосисками, где уже ждал
