местные жители называют «либурнами». Он ходил по палубе, заваленной канатами, проверял крепление парусов и прочность весел, осматривал тесный трюм, куда могло поместиться не более десяти бочек пресной воды и двух десятков кожаных мешков с мукой. На одном из этих либурнов в Карфаген отправится Магон. Надо сообщить в Карфаген и в Иберию, что Ганнибал с войском находится на берегу Адриатического моря, в Апулии, и ждет помощи для окончательного разгрома врага. Ганнибалу нужны нумидийские кони и всадники. Если их нет у Гайи, может быть их пошлет Сифакс. Может быть, теперь, после битвы при Тразименском озере, царь массилов одумается и поймет, что от римлян ему нечего ждать.
ВСТРЕЧА В ТЕАТРЕ
Это были последние дни пребывания Публия в Риме. Скоро ему предстояло отправиться в легион Фабия. Так решил отец перед отправлением в Иберию. А пока Публий бродил по городу, опустевшему и поэтому еще более прекрасному. Пусть другие восторгаются широкими и ровными кварталами Александрии [65], мраморными лестницами и дворцами Пергама [66]. Сципиону нравились кривые улочки Рима, где все дышало стариной, форум, где рядом с курией и царским домом находилась убогая хижина, считавшаяся жилищем самого Ромула. А сколько преданий, трогательных по своей наивности, связано с каждым пригорком, каждой улицей города! Все здесь переносит тебя в прошлое, и порой кажется, что судьбами города вершат возвышенные героические тени. Их голоса слышатся и в порыве ветра, шелестящего листьями старой смоковницы, и в криках птиц, гнездящихся в полуразрушенных башнях.
Во время своих странствий по городу Публий забрел в театр, где, согласно обету диктатора, проходили состязания в драматическом искусстве. Театр занимал один из склонов Палатинского холма. В ту пору в Риме не было постоянного театрального сооружения со сценой и орхестрой, специальными местами для зрителей. У подножия холма находился грубо сбитый дощатый помост с навесом. Зрители располагались где кто хотел. Сенаторы, боясь выпачкать свои белоснежные тоги, стояли, плебеи сидели прямо на траве или на принесенных из дому подстилках.
Ставили пьесу Ливия Андроника «Ахилл». Это было переложение на латинский язык божественной гомеровской речи, настолько далекое от подлинника, как земля от неба. Поэт, явно желая польстить римлянам, считавшим себя потомками троянцев, изобразил Гектора таким могучим героем, что Ахилл, вопреки «Илиаде», бежал от него без оглядки и, наверно, погиб бы бесславной смертью, если бы какой-то юнец в белом, спустившийся с крыши навеса по веревке, не нанес в спину троянского героя предательский удар. Этот юнец, очевидно, изображал богиню Геру [67]. Зрители без должного уважения к супруге Зевса бросали в нее огрызки яблок и куски лепешек, которые они предусмотрительно захватили с собою: представление длилось весь день, до заката солнца.
Шум голосов заставил Публия обернуться. Сверху, немного прихрамывая, спускался человек лет сорока. На нем была не первой свежести тога. Щеки были покрыты густой щетиной. Можно было подумать, что незнакомец находится в трауре [68]. Однако взгляд у него был скорее радостным, чем грустным.
Плебеи при виде незнакомца вскочили со своих мест и шумно его приветствовали.
— Будь здоров, Гней Невий! Иди к нам!
— Благодарю вас, друзья! — Незнакомец приложил руку к груди. — Простите, что я в таком виде. В тюрьме не дают ничего острого. Стиль [69] мне заменил воображение, а папирус — память. А вот бронзовую бритву не заменишь ничем.
— Твои стихи острее бритвы! — крикнул кто-то из плебеев. — Недаром Метеллы боятся показаться на комициях. Ты их так отбрил, что им не поздоровилось.
'Так вот он какой, Невий! — думал Публий. — Вот он, гроза нобилей и враг Метеллов. Его ядовитые стихи против этого знатного рода были у всех на устах, но Публий помнил из них лишь одну строку: «Злой рок дает Метеллов Риму в консулы».
Сципион перевел взгляд на сцену.
Там появился шатер Ахилла. Греческий герой размышлял вслух о своей неминуемой гибели, которая должна наступить после совершенного им великого подвига — победы над Гектором. В шатер вступил старец с разметавшимися седыми волосами. Это некогда могущественный царь Трои — Приам, а ныне несчастный отец, согбенный годами и горем. На глазах у Приама Ахилл убил Гектора и, привязав его тело к колеснице, трижды объехал вокруг города.
У зрителей вырвался протяжный стон при виде страдальца. Победитель и побежденный. Ахилл и Приам. Лютые враги. Но они смертные. Они люди. Их ждет одна и та же дорога в Аид и челн Харона. Общая судьба всех человеческих поколений. Старец припал к рукам Ахилла. Он целует руки убийцы своего сына. Ахилл не оттолкнул старца. По щекам греческого героя льются слезы. Ахилл и Приам обнялись и плачут вместе.
Веками певцы будут прославлять победу над врагами, правители государств будут награждать победителей венками и водружать на площадях их статуи. Но есть еще более великий подвиг — человечность. Он торжествует над злом, которое причиняют смертные друг другу, над враждою и распрями, над жестокостью богов и даже над судьбою.
Не потому ли даже в переложении Ливия Андроника эта сцена, созданная великим Гомером, так волнует Сципиона.
— Прости меня, — обратился Публий к своему соседу. — Я слышал, что тебя называли Гнеем Невием. Мне хотелось бы узнать твое мнение о пьесе и игре актеров.
— Игра? Разве это игра! — воскликнул Невий. — Слышишь, как дрожит у Ахилла голос? Ты думаешь, от жалости к несчастному Приаму? От страха! Раб, играющий Ахилла, боится, если публика будет недовольна представлением: его так отдерут, что он неделю сидеть не сможет. Этого боятся и другие актеры. Однажды во время представления моей «Федры» публика так стала орать и свистеть, что эдил приказал прервать пьесу. Тут же, на глазах у зрителей, ликторы сорвали с актеров одежды, в дело пошли розги. И это зрелище понравилось публике больше, чем сама пьеса. Можно сказать, что зрители были в восторге. «Бей Федру! Поддай Ипполиту!» — слышались возгласы. Можно подумать, что свист розог для зрителей приятнее пения сирен.
— Ты прав, — согласился Сципион. — У римских квиритов грубые вкусы. Из всех зрелищ им милее всего кулачный бой. Но театр ведь и создан для того, чтобы воспитывать зрителей. Недаром греки называли его «школой для взрослых». Чтобы учить народ, нужны трагедии и комедии из его жизни. Риму нужны свои поэты.
— О каких поэтах может мечтать Рим, когда он не терпит правды! Ты, наверно, знаком с комедиями афинянина Аристофана. Какой только бранью не осыпает Аристофан Клеона! А ведь комедии Аристофана писались и ставились при жизни Клеона. Клеон, к каждому слову которого прислушивался народ, присутствовал на представлении «Всадников» и узнавал себя в наглом кожевнике. Все Афины смеялись над Клеоном. Что же было после этого с Аристофаном? Ему отрубили голову? Бросили в тюрьму? Высекли розгами? Нет, его наградили лавровым венком! Поэтому в Афинах были Аристофаны и Эврипиды. А Риму достаточно и Ливия Андроника.
— Но Рим имеет не одного Андроника, — возразил Сципион. — У Рима есть и Гней Невий. Рим любит его стихи о войне с пунами. Кто не знает этих строк: «Они предпочитают пасть на этом месте, чем к землякам вернуться со стыдом и срамом». Рим ждет от Невия поэмы о войне с Ганнибалом.
— Пусть об этой войне напишет мой внук.
— Твой внук? — удивился Публий. — А сколько ему лет?
— Один месяц. Он родился в тот день, когда меня бросили в тюрьму.
— Что же он будет знать о Ганнибале и о войне с ним? Римские полководцы будут известны ему лишь понаслышке.
— Вот и хорошо. О старине писать безопаснее. А еще лучше обратиться к грекам. Но и тут надо остерегаться, чтобы какой-нибудь римский нобиль не узнал себя в «хвастливом воине» [70]. Ты советуешь писать о войне с Ганнибалом, но что мне сказать о Сципионе и Семпронии, выдавших свои поражения за победы?
Публий густо покраснел.
Приняв молчание и смущение юноши за отсутствие у него возражений, Гней Невий продолжал:
— Да, Сципионам и Семпрониям не понравилась бы моя поэма, если бы я вздумал ее написать. Ею был бы больше доволен Ганнибал. Вот кто недурно играет свою роль. А ты знаешь, мне жалко оставлять такой
