трудом.
— Добрый день, — выдавил мальчик из себя, постаравшись, чтобы это прозвучало пожалобнее.
— Садись, — сказала женщина и показала на деревянный стул рядом со столом. Микки сел на самый краешек.
— Меня зовут Валентина Сергеевна Офен. Впредь будешь обращаться ко мне как к фрау Офен. Никаких «Сергевна». Впрочем, ты ведь дойч?
Микки кивнул.
— Надеюсь, ты себе не позволишь неуважения, — это было утверждение, а не вопрос.
Мальчик промолчал.
— Итак, Михель, — перед тем, как назвать его по имени, она посмотрела в какие-то бумаги, — сейчас твои дела идут неважно. У твоей мамы большие неприятности. Поэтому ты пока поживёшь здесь. Так нужно. Ты меня понял?
— Да, — прошептал Микки. Он понял, что про маму лучше не спрашивать. Впрочем, ведь она умерла.
— Не слышу! — повысила голос Валентина Сергеевна.
— Да, — сказал Микки громче.
— «Да, фрау Офен» — вот что ты должен был сказать! — женщина посмотрела на Микки изучающе, как смотрит большая змея на очень маленькую мышь: стоит ли возни такая ничтожная добыча.
— Да, фрау Офен! Простите, фрау Офен! — залепетал Микки.
— Говори чётко и внятно, — поморщилась женщина.
— Да, фрау Офен! — громко сказал Микки. Он уже понял, как надо себя вести.
— Слушай внимательно, мальчик, — несколько смягчилась строгая фрау. — Тебя поместят в третий блок. Там говорят на дойче. Подъём в семь часов.
Микки вздрогнул: это было очень рано.
— Будешь ходить в общую столовую на завтрак, обед и ужин, — продолжала фрау. На двери есть кнопка для вызова дежурного по этажу. Если захочешь в туалет или помыться, вызови его, он тебя отведёт куда надо. Если тебя обижают, сразу вызывай дежурного, он разберётся. Ты меня понял?
— Понял... то есть да, фрау Офен! — ответил Микки.
— Так-то лучше, — фрау благосклонно посмотрела на мальчика. — В этом крыле живут мальчики. Все они дойчи, как и ты, хотя родились здесь. Но они набрались дурных мыслей и сделали очень плохую вещь: они убежали из дома. Ты некоторое время поживёшь с ними. Смотри, не наберись от них чего-нибудь плохого. Ты всё понял?
— Да, фрау Офен! — ответил Микки и был удостоен благосклонного кивка.
Через десять минут сонный, зевающий охранник повернул ключ.
Комнатёнка, куда его посадили, выглядела непривлекательно. Окна были забраны косыми решётками, пол был бетонный, на грязном потолке чернели выжженные спичками надписи непонятными буквами. У стен стояли две двухъярусные койки. Внизу на левой и вверху на правой кто-то лежал.
Микки вошёл в комнату (точнее, камеру) и растерянно огляделся по сторонам.
Из-под простыни сверху показалась мальчишечья голова, остриженная наголо. Лицо мальчика казалось добродушным, но было в нём что-то плохое, кривое.
— Новенького привели, — сказал пацан на скверном дойче.
Внизу тоже кто-то зашевелился. Появилась ещё одна голова, в маленьких очочках. Одно стёклышко было разбито.
— Мелкий какой-то, — оценивающе заявил нижний. — Эй, тебя зовут как?
Голос у нижнего мальчика был громким и гнусавым. На дойче он говорил быстро, но с грязноватым акцентом.
— Микки, — сказал Микки.
— Нет такого имени, — авторитетно заявил нижний. — Что, у тебя klikukha такая?
Микки мучительно соображал, как себя вести. Пацаны казались безвредными, к тому же они явно были ненамного старше его самого. Но всё-таки их было двое.
— Я ничего не знаю. Меня привезли сюда. Я голодный, — решил он, наконец, сыграть на жалости.
— Да ладно. Меня Лен зовут, а вот того — Аксель. А ты, значит, Микки.
— Так меня мама называет, — сказал мальчик и снова вспомнил, что с мамой Фри случилось что-то непонятной и страшное.
— Ишь ты, мама, — удивился нижний. — Я вот от мамки убежал. И ещё убегу, — добавил он солидно.
— Зачем? — искренне изумился Микки.
— Известно зачем. Пьёт моя мамаша как свинья. А как напьётся — лупит сильно.
— Меня отец тоже бьёт, — признался Микки.
— Ага, вот оно что... Значит, от папаши дёрнул, — голос нижнего заметно потеплел. — Ладно, занимай место, — тут же распорядился он строгим командирским тоном. -. Ты во сне не ссышься?
Микки помотал головой.
— Тогда залазь наверх. А, погодь. Сначала позвони дежурному, он тебе одеяло выдаст. Вообще-то, — подозрительно прищурился он, — тебе его должны были в приёмнике дать... Эй, ты получал одеяло в приёмнике?
— Я не знаю! — закричал Микки. — Меня привели сюда насильно и я ничего не знаю!
— Только соплей не разводи, — распорядился мальчишка. — я сырости не люблю.
Загремел замок в двери. Показался дежурный.
— Ужин, — сказал он.
— А я, может, не хочу... — заныл нижний мальчик, но дежурный — здоровенный белобрысый парень — молча показал ему увесистый кулак.
Через десять минут Микки сидел в столовой.
Это был огромный зал, тускло освещённый трубками дневного света, заполненный маленькими столиками с железными ножками. Примерно половина столиков была занята жующими и галдящими мальчишками. Микки заметил, что некоторые одеты одинаково — в какую-то непримечательную серую одёжку. У других была своя одежда — линялые маечки, штанишки с оторванными пуговицами и отодранными карманами, непонятно какая обувь на ногах. По проходам расхаживали взрослые с усталыми лицами.
Прямо у двери начиналось что-то вроде длинного прилавка из отполированного за долгие годы тусклого железа. Вдоль прилавка шли дети, волоча за собой пластиковые подносы. По ту сторону стояли люди в не слишком чистых белых халатах и подносили тарелки с каким-то варевом.
— Супа не бери, — шепнул Микки очкастый. — Pomojka. Они в нём ноги моют, а потом в него плюют.
Микки чуть не стошнило. Он даже не заметил, что очкастый ловко подхватил его тарелку и поставил на свой поднос.
Он взял себе макароны и стакан с каким-то варевом, которое называлось «компот». На Kompott оно не походило ничем, кроме названия. Во всяком случае, выглядело это относительно безопасно, и мальчик, поколебавшись, его взял.
Макароны оказались безвкусным. Микки жевал их машинально. Его новые знакомцы, напротив, ели жадно и много. Очкастый поставил перед собой две тарелки того самого супа, в который, по его же словам, плевали, и наворачивал вовсю, заедая куском серого хлеба. Микки не понимал, как он может это есть, но благоразумно решил не спрашивать.
В промежутках между пережёвыванием и глотанием ребята разговаривали. В основном говорил Лен. Он рассказывал всякие забавные вещи про себя и про ЦВИНП — оказывается, это место называлось именно так. Слово было смешное, поэтому Микки его запомнил. Лен попал сюда месяц назад и был очень горд, что добрался до этого места. Из дома он убегал пять раз — но в первые четыре попытки ему не удавалось добраться до Москвы. Настоящей же его целью был Берлин, где, по его убеждению, его ждал отец.
— Мамка моя — свинья русская, — глотая и давясь, излагал Лен свою версию семейной истории, — а папа мой был настоящий военный дойч. Он в Берлине живёт. Как приеду, так и разыщу. Он меня к себе
