— А где у меня гарантия, что ты действительно дашь мне двенадцать часов? — парировал Эберлинг. — Мы должны просто поверить друг другу. Поверить в последний раз.
— Я тебе уже верил, — жестко констатировал Власов. — Думаю, будет куда надежней, если тебя допросят по всем правилам.
— Для этого меня надо еще взять, — ощерился Эберлинг. — Нет, не размахивай пистолетом. Знаешь русский анекдот: «Что вы будете делать с курицей, если она перестанет нестись? — Я ее зарежу. — А разве это поможет?» Убить меня ты можешь в любой момент, а вот взять в пригодном для допроса виде... Учти, мне терять нечего. За все, что я сделал, мне так и так полагается расстрел. Так уж лучше я погибну от пули сейчас, быстро и чисто, чем после допросов и всего прочего.
Фридрих задумался. В словах его бывшего друга был резон.
— Для того, чтобы взять Зайна и обезвредить то, что он подготовил для теракта, не потребуется много времени, — добавил Хайнц. — Если выяснится, что я солгал, ты еще успеешь объявить охоту на меня. Гораздо раньше, чем пройдут двенадцать часов и я успею достаточно удалиться от Москвы. В противном случае... ну, ты можешь, конечно, начать кричать о теракте, не имея реальных доказательств. Да, я понимаю, что наш разговор пишется, и на сей раз мне вряд ли удастся добраться до кассеты. Но в этом же самом разговоре идет речь о программе, позволяющей изготавливать подобные фальшивки. Кто поручится, что ты — не вор, громче всех кричащий «держи вора»? Особенно после того, как ты меня застрелишь. Убийство одного офицера РСХА другим — это, знаешь ли, серьезное дело, и слова убийцы вряд ли будут принимать на веру до окончания расследования... Верю, что оно установит твою невиновность, но время будет упущено. Ты можешь, конечно, до поры скрыть мою смерть и неофициально попытаться убедить Ламберта и его службу безопасности отменить его визит в Москву. Но тебя никто не станет слушать. Ламберт убежден, что все идет по его собственному плану, и сам же первый попытается заткнуть тебя, чтоб не мешал.
— Ну хорошо, — медленно произнес Власов. — Двенадцать часов. Рассказывай.
— Ты обещаешь мне?
— Слово офицера.
— Теракт произойдет сегодня, около 14: 00, во время торжественного выступления гостей праздника на Манежной площади. Естественно, вся она оцеплена еще со вчерашнего дня, вся публика, которая будет допущена на площадь, пройдет досмотр, все окна близлежащих зданий под наблюдением, на крышах патрули. Но все это не имеет никакого значения. Зайну не понадобится даже близко подходить к площади. В нужный момент он просто нажмет на кнопку, и микрофон, в который будет говорить Ламберт, взорвется. Нужный момент он, кстати, узнает по фернзееру — речи гостей будут транслировать в прямом эфире, очень удобно. Ну то есть не совсем в прямом, конечно, а с задержкой в несколько секунд, как это всегда бывает на российском фернзеене, но это он знает и учитывает.
— Ясно. И где сейчас Зайн?
— Улица Роммеля, дом 9, квартира 3. Да, это первый этаж. Он обо всем подумал, в том числе и о возможности ухода через окна — они там, кстати, выходят на обе стороны, квартира четырехкомнатная. Во дворе его дожидается машина, «Опель Кадет», номер М 78-62 ВС. Еще есть запасной вариант, мотоцикл BMW K1000 GT, номер М 92-42 МЕ.
— Мотоцикл? Старик на мотоцикле привлечет всеобщее внимание.
— Нет, если он будет в шлеме с тонированным забралом, перчатках и мотоциклетной куртке. Старый ублюдок все еще в хорошей форме...
— Ясно. Как его здесь зовут?
— Он пользуется документами на имя Сергея Григорьевича Ступина. Что с этим человеком на самом деле, мы не знаем, но, по всей видимости, он мертв. Нами для Зайна были приготовлены документы на имя Андрея Тарасовича Петренко, ветерана дивизии СС «Галичина», гостящего в Москве. Сам Зайн родом из Украины, ты в курсе? Эти бумаги он забрал, но, насколько нам известно, до сих пор ими не пользовался. Возможно, у него есть и еще какие-то запасные «корочки», о которых мы не знаем.
— Хорошо. По Зайну что-то еще есть? (Эберлинг отрицательно мотнул головой). Тогда теперь назови имена твоих сообщников. Громко и четко, пожалуйста.
Хайнц перечислил шесть дойчских фамилий (две из них принадлежали московским оперативникам) и четыре русские.
— Негусто, — нахмурился Фридрих.
— Я говорил — в основном это пешки и посредники, — пожал плечами Эберлинг. — Кто стоит за ними, я могу догадываться, и с большой вероятностью — но не могу утверждать наверняка. Впрочем, тебе под силу проделать те же умозаключения. Но суть и смысл операции в целом знаю только я, а не они и даже не их шефы. Учти, однако, что ты гарантировал мне двенадцать часов безопасности. Это значит, что их не должны допрашивать обо мне в течение этого времени. Сосредоточься пока на Зайне, все равно организатор и исполнитель покушения — он, без него ничего не состоится. Арестовать остальных еще успеется. Они-то ничего не подозревают и никуда не бегут.
— Гм, — мысль о том, что из-за данного Эберлингу слова придется пока оставить на свободе и других заговорщиков, Власову решительно не понравилась. — Ты гарантируешь мне, что не станешь их предупреждать? И что нет еще кого-то, кого ты знаешь, но не назвал?
— Да, конечно, — охотно подтвердил Хайнц. — Даю слово, что назвал всех, что не буду никого предупреждать, что не буду вообще ни с кем связываться и немедленно уеду из Москвы. Это тебя устраивает?
— Ладно, — вздохнул Власов. — Сейчас час ноль три. До тринадцати ноль четырех у тебя есть фора.
— Спасибо, — Эберлинг, нарочито избегая резких движений — пистолет все еще был в руке Фридриха — поднялся из-за стола. — Я понимаю, моя благодарность для тебя сейчас мало что значит... но все равно — спасибо. И поверь, мне очень жаль, что четвертьвековая дружба заканчивается... так. Но что уж тут... Вот, прими подарок напоследок, — его рука потянулась во внутренний карман куртки.
— Не двигаться!!! — Власов вскочил, вскидывая «стечкин».
— Фридрих, там не оружие, — печально улыбнулся Хайнц. — Я что, похож на героя американского боевика? Вот смотри, я достаю очень медленно... — под прицелом «стечкина» рука плавно погрузилась внутрь и вышла обратно. Эберлинг держал небольшой плоский параллелепипед из тускло блестящего металла, скругленный с одной стороны. — Вот, — сказал он, осторожно кладя предмет на стол. — Это плат Вебера. Возможно, ты окажешься сообразительней, чем я, и сможешь получить доступ к закрытым каталогам.
— Ты же сказал, что уничтожил его рехнер? — удивился Фридрих.
— Да, уничтожил. Но прежде извлек плат. Меня не покидает мысль, что пароли хранятся где-то на самом плате. Но найти их я так и не сумел... Ну ладно. Мое время уже тикает, так что не буду задерживаться и задерживать тебя.
Власов, все еще с пистолетом в руке, проводил его до двери.
— А! — воскликнул вдруг Хайнц. — Я ж тебе еще сотню должен. Не будешь стрелять, если я еще раз залезу в карман? — под пристальным взглядом молчавшего Фридриха он осторожно достал из куртки тонкую пачку разномастных российских банкнот, нашел среди них сотенную — возможно, даже ту самую — и протянул бывшему другу. Власов вдруг почувствовал, что совершенно невозможно протянуть руку и взять эти деньги — словно эта сторублевка была взяткой за то, что он давал преступнику уйти. Глупое ощущение, конечно...
Эберлинг, видя его замешательство, усмехнулся и засунул купюру в карман висевшей на вешалке в прихожей власовской куртки.
— Прощай, Фридрих, — обернулся он на пороге. — Ne pominai lichom. Время покажет, кто из нас был прав.
— Прощай.
Дверь захлопнулась. Фридрих не сомневался, что видел Хайнца в последний раз.
