машин на шоссе в эту пору не было — левое заднее стекло «суки» опустилось. Фридрих не видел этого и даже не очень хорошо различил во мраке на таком расстоянии, что за предмет высунулся в окно — но сразу же понял, что это такое. Фаустпатрон, или, как это называется у русских, ручной противотанковый гранатомет.
Фридрих ничего не мог сделать. Не мог даже стрелять по «суке» из «стечкина» — с водительского места он мог высунуть в окно лишь левую руку, а значит, все равно бы не попал, тем более с такой дистанции, да и вряд ли пистолетная пуля причинит большой урон спецмашине... Да и времени прицелиться у него уже не было. Он мог лишь бессильно наблюдать, как полыхнул факел уносящейся вперед ракеты — зрелище, не раз виденное им из кабины истребителя... а потом ракета поразила цель.
Взрывом корму «скорой» подбросило вверх. Пару секунд машина еще ехала на передних колесах, а потом ее резко кувыркнуло через нос, снова подбросило при ударе крыши об асфальт и развернуло поперек дороги, где она покатилась, кувыркаясь уже вокруг продольной оси, охваченная пламенем, с каждым ударом разбрасывая вокруг осколки стекла и еще какие-то ошметки. Последние несколько метров она проскользила на боку и, наконец, замерла. Удивительно, но сирена, в отличие от сразу разбившихся мигалок, доработала почти до конца и лишь за секунду до остановки смолкла с последним агонизирующим стоном.
Однако перегородивший дорогу разбитый автомобиль сумел отомстить своему убийце. Слишком поздно водитель «суки» понял, что не следовало в охотничьем азарте так разгоняться по скользкой дороге. Затормозить он уже не успевал, так что попытался объехать «скорую» по встречной, но машину занесло, завертело волчком и бросило на тротуар, где она со всего размаха впечаталась в фонарный столб.
В следующий миг огненная вспышка слилась с грохотом взрыва.
Фридрих знал, что в жизни попавшие в аварию автомобили взрываются гораздо реже, чем в кино, но в данном случае удивляться не приходилось — наверняка израсходованный на «скорую» боеприпас был в «суке» не единственным.
Опасность грозила и Фридриху, но он в момент выстрела находился вдвое дальше и успел, аккуратно притормаживая, погасить скорость. Остановившись практически у горящей «скорой», он тут же сдал назад, на случай, если в ней тоже рванет бензин или что похуже.
Однако его ожидал другой сюрприз. Покореженная задняя дверь микроавтобуса со скрипом откинулась на дорогу, и из салона на четвереньках выбрался человек. Одежда на нем тлела, и он с видимым усилием дважды перекатился по мокрому асфальту, чтобы полностью ее загасить. А затем — Фридрих не верил своим глазам, после такой-то катастрофы — поднялся и, хромая на обе ноги и горбясь, побежал прочь от шоссе, с явным намерением затеряться между ближайшими домами.
Власов уже не сомневался, кто это, и лишь поражался живучести старого ублюдка. При захвате ему, разумеется, вкатили изрядную дозу транквилизатора, но, как видно, боль при аварии привела его в чувство. Вероятно, ненадолго — скоро он снова свалится... но, в любом случае, его надо хватать как можно скорее. Со «стечкиным» наготове Фридрих выскочил из машины и побежал следом.
Он никогда не был хорошим бегуном, а после той роковой посадки — тем более, однако Зайн, разумеется, находился в куда худшей форме, так что Власов настиг его уже через несколько десятков метров, в проходе между глухой торцовой стеной жилого дома и каким-то закрытым по ночному времени магазином.
Зайн, слыша за собой топот и дыхание преследователя, попытался сделать отчаянный рывок, но поскользнулся и упал в снег; Фридрих тут же навалился сверху. Наручников у него при себе не было, пришлось вязать террористу руки за спиной своим собственным ремнем, что было неудобно и небезопасно; впрочем, враг, похоже, окончательно выдохся.
Затянув ремень потуже, Власов слез со своего пленника и рывком перевернул его, дабы исполнить то, что ему давно хотелось — заглянуть старому убийце в глаза.
В лице, освещенном дежурным светом магазинной витрины, уже не было ничего от того исполненного достоинства облика старого заслуженного воина, который Фридрих видел мельком в аэропорту. В нем не было даже испепеляющей ненависти фанатика. Это лицо — покрытое ожогами и кровоподтеками, испачканное кровью, с налипшими комочками грязного московского снега — было лицом изможденного, измученного, смертельно уставшего старика. Но глаза... глаза Зайна смеялись.
— Хазер, — выдохнул он, демонстрируя отсутствие нескольких зубов во рту, — ты думаешь, что поймал меня, хазер? Вы всегда были кретинами, и всегда будете.
Затем он, продолжая улыбаться, отчётливо произнес несколько непонятных слов — скорее всего, на иврите. С последним из них тело Зайна дернулось, подбородок задрался, и глаза разом утратили осмысленное выражение. Фридрих не мог поверить, щупал пульс на шее, оттягивал веки, подозревая очередную уловку. Но сомнений не оставалось: один из самых опасных террористов в истории был мертв. Именно сейчас, когда столько усилий — и жизней! — было потрачено, чтобы взять его живым... И что-то подсказывало Фридриху, что он умер не от полученных травм. Они были серьезными, но отнюдь не смертельными. Он... словно бы прочитал древнее юдское заклинание, и оно сработало.
Бред, бред, раздраженно мотнул головой Фридрих. Никакой мистики не бывает и не может быть. Это какой-то фокус, самовнушение или что-то вроде... Не об этом сейчас надо думать. Надо обыскать тело.
Действительно, моссадовцы утаскивали Зайна в такой спешке, что не забрали у него ничего, кроме оружия. Возможно даже, они проглядели какой-нибудь ножичек, посредством коего Зайн освободился от ремней, привязывавших его к носилкам — или же «заслуга» этого освобождения целиком принадлежит аварии? Власов одёрнул себя: привычки аналитика мешают оперативной работе. Сейчас нужно не думать, а смотреть и запоминать.
Поначалу в улове Фридриха не было ничего необычного. Бумажник с деньгами, около трех тысяч рублей наличными — немало, конечно, но для Зайна вполне естественно. Пластиковые карточки. Документы на имя Ступина и еще какого-то Корнейченко. Билет на самолет во Францию, улетающий этим вечером — этот наглец думал, что ему, тем паче после успешного теракта, позволят пройти контроль и улететь? А, вот и запасной вариант — билет на поезд до Иркутска для Корнейченко... уж не через Китай ли он собирался удирать? И он готов был к бегству — спал в одежде и со всем этим...
Но вот из внутреннего кармана мертвеца Власов выудил длинный конверт авиапочты, из плотной бумаги, с пятью наклеенными марками. Бросились в глаза иностранные печати, корявые дрожащие буквы адреса — так мог писать пьяница, человек с психомоторными расстройствами или, скажем, дряхлый старик — и оттиснутый на конверте типографским способом обратный адрес, написанный по-английски: приют «Тихая гавань», штат Нью-Йорк, США.
Что это такое — Зайн получает письма из американского дома престарелых? У него там какой-нибудь родственник или друг? Нет, только не у Зайна — вот уж кто был напрочь свободен от сентиментальных глупостей. Фридрих сунул руку в распечатанный конверт и извлек оттуда тонкий листок размером в половину тетрадного. Нет, сентиментальный вздор тут явно был ни при чем. На листке не было ни приветов, ни «пока» — если уж на то пошло, там не было вообще ни одного слова. А были выведенные тем же ужасным почерком восемь цифр. Власов перевернул листок. С обратной стороны уже другим почерком, карандашиком, еле различимо было выведено: «1Пр 4С 17-803». Что это — почерк самого Зайна? А возраст сказывался — раньше он всякие коды хранил исключительно в памяти, а теперь, готовясь к бегству, предпочел все же записать. Вес конверта показывал, что там есть что-то еще, и потяжелей простого листка. Фридрих заглянул внутрь и обнаружил плоский металлический ключик, не похожий на дверные. Ключ от камеры хранения? Или от банковской ячейки... Тогда цифры и буквы — это номер ячейки и код. «1Пр» — вероятно, название банка. Почему-то в голову пришло идиотское «Первый Пролетарский Банк». Нет, конечно. Наверное, Первый Промышленный или что-то в этом роде. Надо будет проверить, какие «первые» банки есть в Москве.
Поколебавшись, Власов сунул конверт со всем его содержимым к себе в карман. Прочее он возвратил мертвецу, для описи по стандартной процедуре. Впрочем, ее теперь будут проводить русские — после всего случившегося с ними придется объясняться, и уж им сдавать ячейку не следует ни в коем случае. Но и своим... сначала он узнает, что в ней, а уж потом решит, надо ли Управлению — и кому именно в Управлении — знать об этом. Фридрих с тоской подумал о временах, когда ему и в голову не могло прийти нарушать инструкции и утаивать что-то от начальства...
Он поднялся, почувствовал, что брюки ему слишком свободны, и вернул себе ремень. Затем ухватил труп за шиворот, как за ручку, и потащил к шоссе. Даже мертвого Зайна он опасался оставить без
