в них теперь горела лютая ненависть к тем, кто возражал ему. И даже реденькая, растрепанная борода его словно стала гуще и в то же время приобрела какой-то красноватый оттенок.
— Что, Гилун?! — закричал он, и в голосе его звенели и грохотали одновременно какие-то сверхъестественные подголоски, точно голос этот исходил не изо рта человека, а из подземных глубин. — Доколе будешь ты перечить мне, великому чародею Красу, взявшемуся помочь вам, борейцам, потому что выбрал племена ваши за сходство сердец с моим собственным! Не понял ли ты прежде, Гилун, что, когда дружина Владигора с синегорским князем во главе дважды нападала на борейцев, только мое заступничество спасло вас от полного разгрома? Или не слышал ты о силе Владигорова меча и его удара, способного разить сразу десятерых? Так знай, Гилун, и вы все знайте, что, доколе я буду с вами, борейцам будет сопутствовать удача, как и в прошлых войнах! А не станет меня подле вас, превратитесь в полевых мышей, и даже самое плохонькое княжество, обладающее небольшой дружиной, покорит вас! Так на колени же передо мной! Не перед человеком преклоните вы их, а перед вечно живущей силой, пребывающей всегда в человеческом сердце!
И точно так же, как еще несколько мгновений назад стоял жалкий Кутепа на четвереньках, бухнулись ниц перед Красом князья, включая самого Грунлафа, потому что знали, как нужен им Крас, потому что живут они с ним одним миром, одними надеждами, одними радостями и сердцем тоже одним.
Лозняка повсюду было много, и хоть не все борейцы умели плести корзины, но не умеющим быстро показали, как это нужно делать, и, потрудившись не больше дня, воины сумели выделать больше пяти тысяч крепких, легких корзин, имевших ручки, — чтобы легче было тащить к стене.
Сложнее оказалось найти нужное количество глины, а потом накопать ее, твердую, как камень. Но в этом помог Крас, безошибочно указав место, где таился огромный глиняный пласт, и скоро топорами, лопатами, заступами, даже мечами ковыряли воины глину.
Ночью, закрепив корзины на спинах, длинной вереницей потянулись борейцы к стенам Ладора. По приказу Краса к насыпям отправились и князья-вожди: Гилун, Старко и Пересей. Они получили точные указания от чародея, как нужно укладывать корзины. Крас перед выходом даже нарисовал на бересте рисунок всходов — все-то он, оказывается, продумал. Нужно было ставить корзины на землю так, чтобы между ними не оставалось никакого пространства, иначе нога взбегающего на «холм» борейца могла попасть в этот зазор и застрять, а воины, следующие за ним, натолкнулись бы на споткнувшегося, упали бы сами, и возникшая давка погубила бы все дело. Кроме того, корзины перевязываться должны были, для чего с собой веревки захватили. Но и этого мало. Когда корзины, поставленные друг на друга, почти что заборола достигли, их сверху засыпали землей, чтобы наутро синегорцам показалось, будто никаких корзин с глиной в насыпи нет, просто так вот постарались за ночь борейцы, побольше землицы навалили.
Утром Владигору было доложено, что борейцы своими холмами земляными добрались почти что до заборола. Владигор тут же взбежал на стену. Долго смотрел, хмурясь. Дружинники его все убеждали спрятать голову за забороло, а то, не ровен час, стрельнут из-за своих укрытий борейские стрелки. Крепко закусив губу, вызвал мастеров-копальщиков, все холмы им показал, потребовал:
— Сегодня землю выгребайте не покладая рук! Видите, сколь прибавилось насыпи по высоте? Того и гляди, борейцы пойдут на приступ. Все сегодня выбрать! Расширьте дыры в стенах, новых людей возьмите, посноровистей, но чтоб убрать все!
Стали копальщики землю из-под стены таскать с утроенным проворством, так что за городской стеной уж поднялась высокая гора. Вдруг доложили Владигору — дальше дело не идет: внезапно опустилась вниз какая-то тяжелая громада, чуть рабочего не придавила. Ковырял он, ковырял лопатой — расковырять не смог. Вскоре и из других мест, где насыпи имелись, прибежали к князю работники и мастера, кричали, перебивая один другого:
— Княже! Строго не суди! Не берет лопата больше! Не землю борейцы в основание всходов своих кладут — глину мерзлую в кусках, да еще и оплетенную лозой! Что делать — говори!
— Заступами долбите, лешие! — закричал на мастеров Владигор. — И глину разрушить можно!
А между тем короткий зимний день уж кончался, и все копальщики, часто меняя друг друга, железными кирками, заступами корзины рвали, отбивали куски тяжелой, заледенелой глины, клали ее в мешки и выносили, но медленно работа подвигалась — не то что землю лопатой насыпать.
В это время в стане борейцев все ликовали. Если раньше даже простые воины ворчали, что бесполезна их ночная работа и не поднимаются холмы, теперь же и они, видя, что всходы их, возведенные за одну-то ночь, стоят целехонькие, готовы были, как стемнеет, снова идти к ладорским стенам, чтобы довести «лестницы» свои до заборола, а может быть, и выше, чтобы во время приступа можно было, взбежав на всход, широкий, ровный, спрыгнуть прямо на площадку, а уж там пойти крушить ладорцев.
Князь Гилун перестал хмуриться. Стоя рядом с Красом, неподалеку от других вождей, глядевших на таявшие в вечерних сумерках стены города, он говорил чародею:
— Мудрейший, прости несмышленого за то, что поносил тебя. Вижу я теперь, сколь ты всех мудрее, ученей и благоразумней.
— Нет, Гилун, не ученость и благоразумие помогают мне, поверь, — совершенно не сердясь на князя, отвечал Крас. — Просто к своим врагам я испытываю куда больше ненависти, нежели ты. Она-то и является верным помощником моим. Глубже проникнись этим чувством, Гилун, и ты достигнешь когда-нибудь моих высот. Впрочем, — прибавил он, — времени тебе отпущено для этого куда меньше, чем чародею Красу.
А вожди уже совещались о том, когда лучше пойти на приступ.
— Итак, князья, — гордо говорил Грунлаф, — сегодня ночью мы доведем всходы до самого верха стены, и ничто не помешает нам завтра на рассвете штурмовать Ладор со всех трех сторон.
— Верно! — тут же поддержал его Гилун. — И чем раньше мы начнем, тем лучше. Вдруг синегорцы придумают еще что-то, способное нам помешать?
Голос подал Старко Плусский:
— Пойдем на Ладор, чуть встанет солнце, не то на стенах в полумраке можно будет спутать своих с чужими. И конечно, плуски пойдут отдельно, как и гаруды, иги, коробчаки!
— Но для всех четырех племен не хватит всходов! — заметил Пересей. — Их три всего!
Веско заговорил Грунлаф:
— Коробчаки разделятся на три отряда и пойдут впереди игов, гарудов, плусков. Я знаю, их воины — отменные копейщики, а именно копейщиков и нужно послать вперед. Копья помогут поднявшимся на всходы воинам дотянуться до скрывающихся за заборолом синегорцев, а после, когда бой будет вестись уже на площадках стен, в ход пойдут мечи. Знаю, коробчаки завтра смогут снискать вечную славу и, наверное, погибнуть…
Пересей не возражал. Он кивнул, зная цену славе, которая венчает даже после смерти тех, кто первым всходит на вражеские стены. И еще долго говорили меж собой вожди, возбужденные предстоящей битвой и скорой победой.
А в это время в горнице Владигора тоже заседал военный совет. На скамьях, покрытых дорогим сукном и поставленных вдоль завешанных оленьими и волчьими шкурами стен, сидели пять человек: сам властитель Синегорья, единокровный брат его Велигор, Путислава — Велигорова жена — и Любава, сестра Владигора. Бадяга же, понимая, что ему оказали честь присутствовать на этом совещании, жался в углу, куда свет свечей, стоящих на столе, проникал едва-едва. Владигор, недавно вернувшийся со стены, заговорил:
— Знайте, что у Ладора больше нет стен.
Многие промолчали, понимая, о чем говорит синегорский князь, однако Бадяга не согласился:
— Не сердись, князь, но возражу тебе. Если ты имеешь в виду построенные борейцами всходы, то рано еще толковать о том, что нет у Ладора стен. Я бы так воспользовался ими…
— Ну и как же?
— Во-первых, к этим всходам никого из борейцев, если ринутся на рассвете, не подпустил бы. Знаем теперь, куда пойдут они, а поэтому не только на стенах за заборолом — рядом с их холмами поставил бы вплотную лучников и самострельщиков, но и под самой стеной. Даже близко не подпустим борейцев, все полягут на расстоянии в выстрел.
— Думаешь, удержим их стрелами? — в раздумье Владигор спросил.
