Когда наконец показались вдали стены Ладора, Владигор не мог сдержать радостных восклицаний:
— Вот столица моих предков, советники! Когдато мне пришлось уйти отсюда, но вот я вернулся и теперь отомщу врагам так, что народные сказители целые столетия будут переносить из города в город, из деревни в деревню песни и былины о моей жестокой мести.
Потом, уже более спокойно, он обратился к Красу, Бадяге и Мухе с вопросом:
— Ну, так с чего же начнем осаду? Не лучше ли сразу повести подкоп под стену, чтобы заложить под городницу десять бочек с порохом?
— Да, так и нужно сделать. Способ проверенный, — согласился Крас. — К тому же ты, как правитель этого города, захочешь сохранить его постройки и не станешь бросать кувшины с зельем за стены. Уж лучше пожертвовать стеной, чем всем Ладором.
Но Красу возразил Муха:
— Боюсь, что борейцы не подпустят нас к стенам и сделают все возможное, чтобы твоя затея провалилась.
— Почему же это? Полагаешь, весть о действии пороха под Пустенем уже достигла вождей- борейцев? — спросил Крас.
— Уверен в этом! Разве вы не знаете, что Путислава, не простившая Владигору смерти мужа, бежала в Ладор? Сама княжна Любава отпустила ее.
Возмущение Владигора было безграничным. Он схватил своего советника за шиворот и закричал, не обращая внимания на то, что рядом стояли простые воины и улыбались, глядя на то, как их князь наказывает своего советника:
— Смерд поганый! И ты смеешь обвинять мою сестру в предательстве?
— Да ты, ван, сам у нее спроси, — пожал плечами Муха. — А что до Путиславы, то, покуда двигались мы к Ладору, говорили мне крестьяне в деревнях, что видели они бабу на коне, в платье точь-в-точь как у Путиславы. Да и куда ей было ехать, как не в Ладор, к врагам твоим, чтобы у них пристанище найти. Уверен, что рассказала она им про зелье, про то, как действует оно, а поэтому если б был я на месте вождей борейских, то к стенам бы врагов с таким сильным средством ни за что бы не подпустил — в поле бы их встретил!
— Ишь ты, какой умный! — съязвил Бадяга, так и не полюбивший Муху за нахальство, за желание втереться в доверие к Владигору.
— А здесь шибко умным быть не надо — все и так видать, как на ладони, — сказал Муха, не глядя на Бадягу. — Предложение мое таким будет: нужно только вид вначале сделать, что идем копать подкоп да подвозим бочки. Посмотрим, что борейцы станут делать. Уверен, выскочат на нас да постараются разбить в бою конном или пешем. Мы же после подкоп в другом месте поведем, тайно, ночью. Нам бы только стену проломить!
Крас, слушая Муху, часто кивал головой, а потом елейным голосом сказал:
— Ах, ван, ваш советник Муха говорит сущую правду! Давайте так и поступим. Но когда бросятся на нас борейцы, мы должны их встретить залпами из огневых трубок и кувшинами с зельем. Если стрельба по борейцам окажется успешной, то они, напуганные силой нашего оружия, больше не попытаются вступать с нами в полевой бой. Ежели нет, то не знаю… Тогда придется каким-то хитрым образом подкапываться под стену издалека и как можно незаметнее закладывать бочки с порохом. Короче — первым делом раздайте воинам огневые трубки, установите катапульты в том месте, где мы ложной закладкой зелья вынудим их выйти на нас. Времени у нас не много, помни об этом, ван! Бойся, если тебя борейцы застигнут врасплох.
— Откуда же мы поведем этот ложный подкоп? — спросил Владигор, оглядывая пространство родной ладорской стены.
— О, это совершенно безразлично, ван! — заверил князя Крас. — Вам стоит только выказать наши намерения открыто и ясно, и тогда вы поймете, что княгиня Путислава оказала вам большую услугу, принеся в Ладор сведения о нашей мощи! Худа без добра не бывает, — говорим мы, китайцы.
И если бы Владигор посмотрел на лицо Ли Линь-фу, то заметил бы тонкую усмешку, скользнувшую по его пухлой физиономии.
А в это время за подошедшим войском Владигора с тревогой наблюдали со стены вожди борейцев. Видели они на больших повозках странные приспособления, очень похожие на те, что применили они когда- то, пытаясь сломать ладорскую стену.
— Это, понятно, пороки, — наконец угрюмо произнес Грунлаф. — Ну а там-то что, на тех возах? То, что на них лежит, покрыто то ли кожами, то ли рогожей.
— Эти пьяницы-синегорцы, похоже, бочки с брагой привезли с собой из твоих владений, Грунлаф! — со смехом, призванным ободрить соратников, сказал Гилун. — Не могут решиться идти на стены с трезвыми головами!
Путислава стояла на стене рядом с вождями. Придерживая край бившегося от ветра убруса, она присмотрелась к тому, что находилось на возах, и сказала:
— Нет, князья, смех ваш неуместен! Ведь это же то самое зелье, способное разбить стены! Верно, видите вы бочки на возах, но в них-то Владигор и хранил зелье!
Пересей запальчиво вскричал:
— Да отправить дюжину смелых молодцов и спалить все это зелье огненными стрелами! Не ты ли говорила, Путислава, что хватит одной искры, чтобы воспламенить весь этот состав?
— Да, это правда, Пересей, но посмотри, сколько синегорцев охраняют его, а вот уже, я вижу, рубят лес — Владигор весь взрывчатый порошок сложит в амбары, чтобы не намок, и рядом с ними поставит сильную охрану! Клянусь Мокошью, не сегодня-завтра синегорцы попытаются прорыть проход под стену, чтобы войти в Ладор так же просто, как они вошли в твой Пустень, Грунлаф!
— Значит, нельзя позволить им сделать это! — решительно сказал Грунлаф. — Повсюду на стенах я расставлю дозорных, и, если они заметят, что к стене кто-то приближается, а тем более с бочками, мы отправим усиленные отряды! Мы не подпустим синегорцев к стене ладорской! — И князь игов прибавил с горечью: — Они заняли мой Пустень, так неужели я позволю Владигору забрать еще и Ладор?
Но на эти слова вожди ответили молчанием. Как к падению Пустеня Гилун, Старко и Пересей относились равнодушно, так и Ладор, не принесший им ни воинской славы, ни богатства, они готовы были оставить со своими войсками уже сегодня же, чтобы не испытывать судьбу в новой схватке с упорным Владигором, ставшим обладателем вдобавок какого-то всесильного оружия.
И не успел Грунлаф проговорить свои слова, как все, кто стоял на стене, увидели, что, подняв облако пыли, к ним приближаются всадники. Их начищенные, дорогие доспехи свидетельствовали о том, что это какие-то высокопоставленные лица из синегорцев, а когда Грунлаф разглядел алый репеек из конского волоса на шлеме одного из всадников, сомнений у него не осталось.
— Лук! Дайте мне скорее лук! — прокричал бывший тесть синегорского князя. — Стрелу с бронебойным наконечником скорее!
Один из воинов охраны быстро исполнил его требование, и, едва синегорский князь приблизился на расстояние выстрела, Грунлаф, оттянув тетиву до уха, почти не целясь выпустил стрелу, угодившую, правда, не во Владигора, а в грудь его лошади, взвившейся на дыбы с храпом и ржанием. Задние ноги ее подкосились, и Владигор вместе с нею рухнул на землю.
С трудом он выбрался из перепутавшихся стремянных ремней, но не отбежал назад из страха, что пронзят его стрелой, а, напротив, твердой поступью зашагал к стене. На руке Владигора не было даже щита, но насупленные брови красноречиво свидетельствовали о том, что шутить с ним не стоит.
И Грунлаф, не смея более натянуть лук, смотрел как завороженный на смело ступающего Владигора, не узнавая в его обличии черт прежнего синегорского правителя. Хоть и раньше Грунлаф считал Владигора одним из красивейших мужчин всех окрестных земель, но теперь его бывший зять был особенно красив, точно убеждение в собственной силе дало его кудрям возможность стать волнистыми, а губам и щекам — приобрести нежный румянец.
— Грунлаф! — воскликнул Владигор, приблизившись к стене настолько, что даже плохой лучник без труда пронзил бы его стрелой. — Я прощаю тебе смерть моего коня! Разучился ты, видно, стрелять, и это
