точно будут в Республике, к гадалке не ходи. Ну а большинство так и осталось сидеть у нас на шее. Я ходил в супермаркет, смотрел, пытался понять, с кем мы имеем дело. Торговый зал очистили от стоек и стеллажей, поставили кровати. Между кроватей с опухшими от сна лицами, еле переставляя ноги, ходили вялые от безделья люди. Оживлялись они, только когда раздавали еду, выстраивались, позевывая в очередь к раздаче, а сожрав полученное, опять заваливались на койки. У многих, очевидно, была депрессия. Ну, мне до их депрессий дела никакого не было, но что я четко понял, и донес до остальных членов Комитета, это то, что этот дармоедский заповедник надо разгонять, и чем раньше, тем лучше. Но прост так этого делать было нельзя, нужен был план. Даже с идей Вайнштейна нам пришлось поломать голову над практическим исполнением.
Когда Летун, взгромоздившись на кассу, объявил в матюгальник, что со следующего месяца, то есть через две недели, прекращается выдача еды, с обитателей супермаркета мигом слетела сонная одурь. Они сбежались со всех концов супермаркета, и стали напирать на предусмотрительно выставленный нами заслон из касс. Раздались выкрики, кричали, что так нельзя, что это не по-людски, что у них ничего нет. Летуну пришлось несколько раз выстрелить в потолок, чтобы воцарилась хоть какая-то тишина.
— Значит, так! Решение о прекращении выдачи еды окончательное, и ничего вы с этим не поделаете! Мы не будем кормить дармоедов, — голос Летуна, усиленный мегафоном, летел над супермаркетом, — у нас есть работа, для тех, кто хочет работать, кто не хочет, может валить на все четыре стороны, плакать не будем. Начиная с завтрашнего дня, в соседнем здании открывается контора по трудоустройству, желающие могут приходить. Работы хватит всем. На этом все.
Летун спрыгнул с кассы, и мы быстренько ретировались. На следующий день к нам заявилась депутация. Все произошло, как планировал Летун, они весь вечер совещались, из толпы выделился десяток «активистов», и эти активисты пришли к нам на «переговоры».
Одного взгляда хватило, чтобы понять, к какой группе принадлежал каждый из пришедших. Всего их пришло десять шестеро были кацетники, и четверо из «чистой публики», обитатели второго туннеля. Даже если бы кацетники не были одеты в одинаковую одежду, пустынный имперский камуфляж, который мы им выдали вместо тех лохмотьев, что на них были, их отличала от остальных худоба, даже за месяц они не отъелись как следует, и какой-то голодный блеск в глазах. Кацетники были как кацетники, а вот четверо «чистых» все как один были той породы, которую я до Песца терпеть не мог. Интеллигенция, точнее, псевдоинтеллигенция. Жлобы, которые, прочтя пару книг, и научившись есть вилкой и ножом, по этому поводу сразу зачислили себя в столпы мира.
— С чем пожаловали? — вежливо спросил я, никак к ним не обратившись. Называть их «господами» много чести, а товарищами… какие они мне товарищи?
— Мы протестуем против вашего решения прекратить раздачу пищи, — выступил вперед благообразный старичок в жилетке. Кацетники помалкивали, опасливо на меня поглядывая, а вот старичок явно ничего не боялся, — вы не имеете права так поступать!
Он закатил речугу, видимо, заранее приготовленную. Голос у него был хорошо поставленный, он привычно оперировал такими понятиями как «общечеловеческие ценности», «права человека», «демократия», «закон и порядок». Я слушал, не перебивая. Потом заскучал, и перестал слушать, включив фильтр, который еще до Песца меня здорово выручал. Несет себе клиент чушь, ну и пусть несет, слушать не надо, надо реагировать на ключевые слова. Старичок выдохся, и закончил, выжидательно уставившись на нас. Я скосил глаза. Летун сидел с отсутствующим видом, он тоже старичка не слушал, Медведь с Райво сидели обалдевшие, точно загипнотизированные, мне показалось, что еще чуть-чуть, и у Райво закатятся глаза. Я посмотрел на старичка, и лениво бросил:
— Тяжела она, шапка мозготраха.
— Прошу прощения? — не понял старичок.
— И откуда вы только такие беретесь? Я уж думал, что всю вашу породу генерал Мороз убил, но вас, похоже, вывести труднее, чем тараканов, — неприязненно ответил я. Старичок выкатил зенки, в его представлении совсем не так мне следовало разговаривать с представителем демократической общественности.
— Вам есть, что ответить по существу сказанного? — вылез еще один, представительный мужчина с брюшком, гладко выбритый, и аккуратно, со вкусом одетый. — что вы ругаетесь?
— По существу есть чего ответить, — сказал я и сплюнул. До сверкающих начищенных ботинок представительного плевок не долетел совсем чуть-чуть. — По существу, у вас два варианта. Либо вы устраиваетесь на работу, либо идете на все четыре стороны. Вам же уже все сказали, что тут непонятного. Никого за красивые глазки мы кормить не будем. У нас дармоедов нет.
— Вы понимаете, что это произвол? Вы выгнали нас из наших домов, у нас ничего нет, вы обрекаете нас на голодную смерть! Кто вам дал такое право право? — не унимался представительный.
— Ты кто? — спросил я.
— Меня зовут Авраам Бухбут, — ответил тот.
— Не то, мне плевать, как тебя зовут. Профессия у тебя есть?
— Я инженер-строитель.
— А, это ты построил те доты? — спросил я. Представительный подтвердил, тогда я, прищурившись, бросил: — хорошие доты, от пары снарядов разлетелись.
Один из кацетников, немолодой уже мужик, хмыкнул. Представительный заметно стушевался, но все же нашел в себе силы продолжить:
— Мы считаем, что у нас есть право на часть припасов из туннеля. Выдайте нам немного, и мы уйдем.
— Понятно, вот теперь — понятно, — я откинулся в кресле, — а можно узнать, почему у вас есть право? Право не бывает просто так, его заслужить надо. Чем вы заслужили?
— Мы жили в туннеле, это был наш дом, мы вместе работали, вывозили эти припасы! — ответил он, остальные согласно закивали. Не все, тот самый, хмыкнувший мужик от кивка удержался, и двое кацетников рядом с ним тоже.
— Это надо понимать как признание? — привстал Летун, он четко уловил, куда я клоню.
— Признание в чем? — не понял представительный.
— Признание в соучастии в преступлениях Фраймана и Гельмана, — грохнул я кулаком по столу.
— Ннет, но…
— Два варианта, — я еще раз обрушил кулак на столешницу, стол жалобно застонал, — ты или жертва, или соучастник. Если соучастник, пойдешь под замок, у нас уже сидит два десятка таких. Мы их скоро повесим просушиться. Если жертва, претензий к тебе у нас нет.
Представительный побледнел, трое его приятелей сразу от него отодвинулись. Я внутренне усмехнулся, и эти туда же, права на наследство Фраймана предъявлять. Наших еще можно понять, а вот на что надеялись эти, выставляя какие-то условия, можно только гадать.
— Значит, так, — Летун встал. — Никаких прав на имущество в туннеле у вас нет. Это военные трофеи, захваченные нами в бою. Выдача еды будет прекращена через две недели, как объявлено.
— Но, как же мы будем жить? — выдавил из себя старичок.
— Вокруг тысячи брошенных домов. Заселяйтесь, живите, никто вам не мешает. Устраивайтесь на работу, мы всех обеспечим работой. Мы не звери. Через год, если будете вести себя примерно, получите гражданство Республики, — ответил ему Летун.
Немолодой кацетник кивнул, во взгляде его уже не было страха. Чувствовалось, что ему хочется уйти, что ему стыдно, что он пришел к нам с такими требованиями.
— Подумайте о детях, ведь много семей с детьми! — сделал последнюю попытку старичок.
— Пусть о детях думают их родители. Мы-то тут причем?
— Вы власть, и обязаны обеспечивать! — взвизгнул старичок. Я уже хотел послать его открытым текстом, но тут заговорил тот немолодой кацетник:
— Все ясно, мужики, пошли, нечего нам тут делать. Он прав, — сказав это, он развернулся, и вышел, за ним еще четверо кацетников, секунду поколебавшись, к ним присоединился последний оставшийся кацетник, и один из «чистых». Оставшиеся втроем делегаты еще постояли, потом, ни на кого не глядя, смотались.
Я вышел из комнаты, прошел вверх по эскалатору. Там, у ворот, курили трое кацетников в
