— Не могли подогнать поближе?
Маленький толстый Волохонский переминается с ножки на ножку. Степанчук идет к шоссе. Садится на переднее сиденье. Говорит в микрофон:
— Восьмой. Семнадцатый. Тридцать пятый. Кто там еще?.. Напоминаю: Чугуна брать только живым.
— Гибнут люди, товарищ майор.
— Не говорите глупостей.
…Разгребая щебень, гнутое железо и обломки кирпича, выбирается из-под конвейера Чугун- Эныч.
За шиворот Энычу сыплются осколки стекла. Дым ест глаза. Стукнувшись головой о балку, Эн Энович падает. Встает и, протиснувшись между балкой и станиной машины, шагает по развалинам цеха. Слышит из-под бетонной плиты чей-то стон, нагибается и приподнимает плиту.
— Коля! Ты?
— Энов! Вы арестованы! — говорят ему снизу. Эныч опускает плиту. Идет дальше. Краем глаза замечает на занимающейся пламенем половине цеха подозрительное шевеление. Из-под груды искореженного железа показывается обгорелая нога. За ногой следуют не менее обгорелые корпус и голова. Появившись таким образом на поверхности, человек довольно быстрым шагом идет к Эну Эновичу. Эныч увеличивает темп ходьбы. Толкнув ногой свободную от завала верхнюю половину двери в углу бывшего цеха, он пролезает в образовавшийся проем и оказывается в полутемном просторном помещении. Свет проникает сюда через пыльные узкие окна. Закрыв за собой дверь, Эныч подпирает ее оказавшимся под руками коленом умывальника.
В помещении никого нет. Полязгивает один-единственный работающий вхолостую конвейер. Эныч идет вдоль него. Сзади что-то со стуком падает.
— Стой! Не уйдешь! Бросай оружие!
Эныч останавливается. Размышляет. Потом лезет под конвейер и вылезает с другой стороны.
— Стой, говорю!
Оглянувшись, Эныч видит, как конвейер уносит его размахивающего обгорелыми руками преследователя.
Эныч бродит в поисках выхода. Отыскивает его. Ходит по территории среди дыма, криков, огня. Ищет Колю. Поняв, что не найдет друга, покидает через пролом в ограде злополучное место.
…Майор Степанчук подводит итоги.
«Недурно. Очень недурно. Славно сработали… Под обломками рухнувшего в производственном корпусе потолка целиком погибла группа Бурцева. Самого Бурцева конвейером затянуло в мясорубку. Без ноги остался, дядек моржовый. Тоже мне, лучший опер… В траншее обнаружены три болвана из тридцать пятой. С проломленными черепами… Еще неизвестно, сколько задохлось людей в группе перекрытия подземных коммуникаций… Разбился вертолет наблюдения вместе со всем экипажем… Сошел с орбиты и сгорел в атмосфере „Агамемнон“… Взорвалась машина. За нее Кувякин сполна ответит. В багажнике кейс с валютой от Молекулы лежал. Сгорел, наконец, завод… Прекрасная картина. Прямо Куликово поле. Впрочем, черт со всем этим. Самое плохое — ушел Чугун. На карьере можно поставить крест».
Майор видит в зеркальце, расположенном над лобовым стеклом, размеренно шагающего по шоссе человека. Неуверенным движением Степанчук достает из кармана зажигалку. Смотрит на нее. Зажигает. Тушит. Выключает рацию. Медленно вылезает из машины.
— Энов? — спрашивает он проходящего мимо «Волги» Эна Эновича.
— Да. Я.
— Вы арестованы.
Издали доносится вой пожарных сирен. Нарастает…Степанчук связывается по рации с генералом Плуховым.
— Товарищ генерал, операция завершена.
— Взяли тихо?
— Сделали все возможное.
6
Управление генерала Плухова. Наполнив коньяком рюмки, генерал снимает с подноса фарфоровую тарелку с нарезанными лимонами и вазочку с трюфелями.
— Лимоны калифорнийские. Сахаром посыпать? — он опускается в кресло. — За что будем пить?
— За работу, Сергеич. За что же еще? — сидящий напротив генерала пожилой суховатый мужчина поднимает рюмку.
— За нее, Юрий Дмитриевич. За нелегкую, — соглашается Плухов. Пьют.
— Говоришь, калифорнийские? — усмехается Юрий Дмитриевич, посасывая желтый кружочек. — Думаешь, американцы в твоем городе шалят?
— Они, Юрий Дмитриевич, — Плухов разворачивает конфету. — Печенкой чувствую.
Отложив кожуру на блюдце, Юрий Дмитриевич поглаживает циферблат своих золотых часов.
— Нет, Сергеич, нет. Откалывать подобные номера нашим американским друзьям нет резона. Не до того им сейчас. Во-первых, в предвыборную кампанию они с головой ушли. Во-вторых, и другие проблемы их одолевают… С Ираном по уши завязли. Над африканскими ребусами попотеть приходится. Никарагуа. Сальвадор. Проблему кубинских беженцев мы им организовали. Ну, а ко всему прочему, они трясутся за торговые отношения.
Плухов жует трюфель, слушает.
— Так что твоя догадка сомнительна. Это не янки, — заключает Юрий Дмитриевич.
— Кто же? Китайцы? Юрий Дмитриевич улыбается.
— Ну, ты даешь, Сергеич! Они до сих пор нашей послевоенной техникой пользуются! Им до такого прогресса пятьсот лет на волах тащиться!
— Так кто же? Юрий Дмитриевич, не томи. Юрий Дмитриевич прищуривает глаз.
— Израиль!
Рука Плухова, протянутая к бутылке коньяка, зависает.
— У них сейчас треть населения — выходцы из России, — поясняет Юрий Дмитриевич. — Сам премьер-министр и половина его кабинета в разное время жили в Советском Союзе. Уж кто-кто, а они наши уязвимые места знают. И разведка их, как тебе известно, работает на достаточно высоком уровне.
— Не ожида-ал, — признается Плухов. — А мы еще народ к ним отпускаем!
Юрий Дмитриевич снова улыбается.
— Это особая статья. Пшеничку-то с Запада мы за что получаем? Да и не только в пшеничке дело. Много нюансов. Политика!
— Ох уж эта политика, — Плухов наполняет рюмку Юрия Дмитриевича. — Черт ногу сломит!
— Объем работы большой, говорить не приходится, — Юрий Дмитриевич берет рюмку. — Поэтому, я у тебя надолго и не задерживаюсь. Сегодня же — дальше. Не один твой город на мне висит.
Юрий Дмитриевич неторопливо пьет.
— А ведь на внешнем фронте в данный момент все складывается так, как мы и планировали…
Он смолкает, задумываясь. Через минуту спрашивает:
— Ну, а что у тебя со Степанчуком?
— Снюхался с первым секретарем обкома Борисовым. Да ты же знаешь.
— Знаю. Ну и какие ты принимаешь меры? Когда этот сукин сын пакостничать прекратит?
— Юрий Дмитриевич! Не могу же я его как дезертира пристрелить! Или как изменника… Воюю с ним день и ночь!
— Хорошо, Сергеич, — Юрий Дмитриевич приглаживает серебристые виски. — Я о нем с Антроповым поговорю. Лично. Что-нибудь придумаем. Нам такие двоеженцы в комитете не дужны.
— Спасибо, Дмитриевич.
