возносить Тебе хвалу! Любишь же ты шутить с возлюбившими Твое имя!
Размахивая кинжалом, зажатым в левой руке, он впечатал правую, одетую в железную перчатку, в лицо негодяя, оставив изрядную отметину; и тотчас же скрылся.
— Эй, Лаузел! — еще один разбойник появился из подворотни. — Какого черта ты валяешь дурака? Так ты едва ли получишь обещанные двадцать фунтов!
— Чума на него, Коннерс! Должно быть, он напялил под плащ кольчугу. Тряси поросят сам, если тебе мало денег. Да ведь ты уже заграбастал золотое кольцо и двадцать шиллингов.
— Тебе бы бабам подшивать нижние юбки! Как был портняжкой, так им и остался! Упустил из-под носа мерзавца. Теперь у него есть все основания считать себя правым. Последняя кварта пива вспенила тебе мозги, Лаузел.
— Ручаюсь, мой клинок достаточно остер, чтобы вспороть твою тушу, — пробормотал раздосадованный Лаузел, пряча оплывшее лицо в капюшон куртки. И оба приятеля снова исчезли в зловонной глубине подворотни.
Тем временем несостоявшийся мертвец торопливо шагал в направлении тюремных казематов, чтобы проведать заключенного в темницу Джона Бредфорда.
Увидев секретаря епископа Гарднера, надзиратель без колебаний впустил его, надеясь, что он принес радостную весть о помиловании кроткого и благочестивого узника. Секретарь нашел Бредфорда стоящим на коленях перед миской со скудной пищей в той смиренной позе, которая приличествует молящемуся. При виде входящего Джон Бредфорд поднялся и распрямил высокое, стройное тело, более подобающее юноше, чем старцу. Благородное лицо его, которого уже несколько дней не касалась бритва, осветила приветливая улыбка; не часто добрые прихожане рассеивали его своими посещениями. Секретарь Гарднера обнажил голову и, смиренно склонив ее, со слезами поцеловал его руку.
— Да пребудут твои тело и дух в добром здравии, сын мой, — проговорил Бредфорд. — В этой обители мне остается одно: обращаться ко Всевышнему в молитвах и размышлять о бренности земных дел. Намедни я понужден был просить Бога даровать спасение рабу своему, епископу св. Бани, заколотому во время заутрени у алтаря Господня.
— Бредфорд! — вздохнул посетитель. — Вы молитесь за того, кто мечтал сжечь вас. Не ради ли вас я зарубил его своим мечом!
Бредфорд вздрогнул и пристально вгляделся в лицо посетителя.
— Я узнаю твой голос! Этот голос нашептывал мне в ухо те же слова; там, у алтаря, когда во храме царило смятение. Зачем ты пришел сюда? В крови не входят к приуготовляющемуся ко смерти грешнику.
— Я не для того сделал это, чтобы покинуть вас, учитель. Да, я — Рудольф из Эдлесбурга.
Старец обнял его, и некоторое время они молчали.
— Двенадцать лет прошло с тех пор, когда я видел тебя в последний раз. Сердце мое огорчилось, услышав голос, похожий на твой, во время бесчинств в храме Божием. Но ты ли это, или мне видится сон? Тут ходят слухи, будто твой старый враг, Коннерс, убил тебя в прошлом году в Хантингтоне.
— В тот раз он сделал все, что мог, Джон Бредфорд, да и сегодня попытался добиться своего, но под моим камзолом была кольчуга; я сталкивался с его людьми не раз; им ведома сила моего удара. Но хватит об этом; я не в Англии, и я не Жиль Раффорд; уверен, с моей помощью вы вновь обретете свободу, Джон Бредфорд.
— Навязываемое под видом добродетели редко оборачивается благодеянием, — проговорил богослов. — Чем думаешь ты помочь мне, когда все мы в руках Божиих?
— Епископ Гарднер не чурается черной магии и с наслаждением варит колдовские снадобья из жаб и гадюк, — отвечал посетитель. — Благодаря познаниям в астрологии и древних языках я удостоен его доверия. К тому же у меня есть могущественная союзница — фрейлина нашей королевы.
— Да, эта женщина умна и милосердна, если не касаться ее веры; но я не вправе рассчитывать на ее помощь. Благодарение Богу за твой приход, но мне желательней принять смерть, нежели отречься от святых заповедей.
— Учитель, быть может, в садах Провидения для нас созрел не такой уж пагубный плод. Гарднер одно время был последователем великого Аальзея и более увлекался языческими учениями, нежели богословием. Из теста, замешенного на суеверии, должен получиться добрый пирог; Гарднер до сих пор грезит каббалой иудеев и корпит над древними фолиантами, которые привозят ему из Падуи и Антверпена. Зловещие предсказания, выпавшие на завтрашний день, приведут его в ужас и, может быть, заставят его изменить решение.
— Как ты молод, мой мальчик, если не знаешь, что жестокость — родное дитя суеверий. Остерегайся предрассудков и не прельщайся лживыми учениями. Не все то золото, что блестит. Остерегайся неверия — последствия его гибельны. Ты знаешь, я сплю совсем немного, как и положено в мои лета, но в последнее время к столь милым снам о моей родине стало примешиваться таинственное видение. Боюсь, что не со святыми помыслами является оно ко мне, прекрасное ликом и голосом, полным сладостной музыки. Дьявольское искушение таится в его обещаниях! В муках провожу я ночи, и только сознание собственной бренности оберегает меня.
Лицо ученика прояснилось, губы его тронула улыбка надежды. Он опустил глаза и тихо спросил:
— Но что обещало вам светлое видение, учитель?
— Безопасность и освобождение, если я доверюсь и покорюсь ему.
Собеседники задумались, и прошло немало времени, прежде чем молодой человек решился заговорить вновь:
— Вы помните, учитель, тот дикий лавр, что растет неподалеку от замка моего отца? Астролог из Пизы предсказал мне, что моя жизнь таинственным образом связана с этим деревом и что не засохнет оно, пока не наступит день моей смерти. В детстве я любил играть в его тени, и часто, когда засыпал, утомленный ярким солнцем и журчанием целебного источника, мне снился один и тот же сон: будто от лавра исходит неведомая божественная мелодия, словно незримый дух осторожно перебирает листья его и они, завороженные, звучат под его перстами. В нежной гармонии мне виделась прекрасная дева, окруженная сияющим ореолом. Учитель, что если легенды Греции и Сирии говорят нам правду и каждому из нас небесным предопределением назначен добрый дух-покровитель? И может же быть так, что наши стражи избрали себе лик прекрасной девы?
— Сын мой, — отвечал Бредфорд, — твои мечты подобны каплям утренней росы, что сверкает на розовых бутонах жизни; взойдет светило истины и рассудка, и они исчезнут. Нам, христианам, не потребен другой покровитель, кроме Бога, и тот, кто не забывает о Боге, не нуждается более ни в каких духах. В юности твое красноречие спасло немало простых людей; твои мысли, как сверкающие нити, сплетались в неопровержимые доказательства, подобные прочной, искусной ткани были твои оправдательные речи; но теперь — берегись! Не дай опутать себя злокозненному видению! Приносящие вред деревья я предаю огню; но не в твоих силах освободить меня, даже если бы тебе пришлось пожертвовать прекрасным телом лаврового амулета.
— Завтра я посрамлю астролога, — сказал ученик. — Фрейлина королевы посвящена во все секреты своей госпожи и может повлиять на нее. Если ее подкупить, она призовет Марию Стюарт к милосердию. У нас есть надежда на благоприятный исход суда. До скорой встречи! Не предавайтесь сомнениям, может быть, светлое видение, которое является вам во сне, откроет завтра двери этой темницы. — С этими словами молодой человек оставил Джона Бредфорда.
Стефан Гарднер, епископ Винчестерский и светлейший канцлер ее величества королевы Марии Стюарт, в ночь на 30 июня сидел в полном одиночестве в своем кабинете. Он был назначен председательствовать в суде над Джоном Бредфордом. И хотя на совещаниях высших церковников он настаивал на осуждении Бредфорда, ему была неприятна угодливая жестокость многих его коллег, а также явная трусость тех, кого некогда облагодетельствовал опальный Бредфорд.
— Вы поздно пришли, — сказал Гарднер, когда к нему вошел секретарь. — Звезды гаснут, и их голоса становятся неразличимы.
— Все это время я следил за движением планет, — ответил секретарь, — но мне надобны познания вашего преосвященства.
— Странно, — проговорил прелат, задумчиво склоняясь над томом Роджера Бэкона, — люди всех
