столь горькие воспоминания. И он предложил лорду Ротвену, которому считал себя обязанным за заботу и уход во время болезни, ехать в те страны Греции, где они оба еще не были.
Они с поспешностью проезжали по местам, связанным с историческими преданиями, и, казалось, наблюдаемые предметы не привлекали их внимания. Им часто приходилось слышать о разбойниках, но постепенно они начали забывать о предосторожностях, полагая, что проводники, говорившие им об этом, хотели только воспользоваться их щедростью, навязывая свою защиту от вымышленных опасностей. И так, не внимая предостережениям, они отправились однажды, взяв с собой несколько местных жителей — более для указания дороги, чем для защиты. Но, въехав в горловину одной узкой теснины, где между огромных валунов, обрушившихся с обступивших их гор, бежал ручеек, они имели причины раскаиваться в своей небрежности. Находясь уже в теснине со своими проводниками, они были вынуждены остановиться, встреченные свистом пуль, пролетевших над головами, и громовым залпом нескольких ружей. Проводники в тот же момент бросили их и, скрывшись за камнями, начали стрелять в направлении, откуда раздались выстрелы. Лорд Ротвен и Обрий, следуя их примеру, также укрылись в одной из расселин; но, устыдившись того, что их удерживают разбойники, слыша их оскорбительные выкрики и предвидя неизбежную погибель, если кому-то из разбойников удастся обойти их с тыла, они решили броситься вперед на неприятеля. Едва они успели выскочить из-за выступа, защищавшего их, как лорд Ротвен упал, раненный пулей в плечо. Обрий поспешил на помощь к нему, забыв о сражении и об угрожавшей ему опасности; он был удивлен, увидев вокруг лица разбойников: проводники, видя, как упал лорд Ротвен, сложили оружие и сдались.
Обещая значительный выкуп, Обрий убедил разбойников отнести своего раненого друга в ближайшую хижину; условившись о сумме, они отправили одного из своих товарищей в город за деньгами, Обрия же оставили в покое, охраняя только вход в хижину. Силы быстро оставляли лорда Ротвена; через два дня у него началась гангрена, и смерть уже стояла у него в изголовье. Его обращение и внешний облик нисколько не изменились при этом; казалось, он так же нечувствителен к боли, как и ко всем предметам, его окружающим. Однако к исходу последнего вечера в нем стало заметно беспокойство, и его глаза часто внимательно устремлялись на Обрия, который предлагал свою помощь с еще большей горячностью, чем раньше.
— Вы должны помочь мне! В ваших силах спасти меня — я говорю не о жизни или смерти; они так же мало заботят меня, как прошедший день. Но вы можете спасти мою честь, честь вашего друга.
— Как? Скажите, как! Я готов вам помочь, — отвечал Обрий.
— Мне потребуется немногое, жизнь моя быстро угасает… Всего я не могу объяснить, но если вы согласитесь скрыть все, что вам известно обо мне, моя честь останется чиста перед лицом света… Если бы некоторое время моя смерть осталась неизвестна в Англии, я… я…
— Она останется неизвестна.
— Клянитесь! — закричал умирающий, привстав с последним усилием, — клянитесь всем, что свято для вас, всем, что дорого вам, что в продолжении одного года и одного дня вы ни единой живой душе никоим образом не передадите того, что знаете о моих преступлениях или о моей смерти — что бы ни случилось и что бы вы ни увидели!
Его глаза, казалось, стремились покинуть свои орбиты от напряжения.
— Клянусь, — сказал Обрий.
Лорд с хохотом упал на свое ложе и уже не дышал.
Желая отдохнуть, Обрий отошел от него, но заснуть не мог; все подробности знакомства с лордом ожили в его воображении снова. Он не знал почему, но при воспоминании о данной клятве холод пробегал по его членам; казалось, предчувствие чего-то ужасного наполняло его сердце.
Встав рано утром, он хотел войти в хижину, где оставил умершего, но его повстречал один из разбойников и сказал, что тела там уже нет; когда Обрий ушел, он со своими товарищами отнес его на вершину горы, исполняя обещание, данное лорду, который потребовал, чтобы его тело положили под первый холодный луч луны, что взойдет после его смерти. Обрий был удивлен и, взяв с собой нескольких человек, решил пойти к месту, где положили тело, чтобы там похоронить его. Однако, взойдя на вершину, он не нашел следов ни тела, ни одежды, хотя разбойники клялись, что стоят на той самой скале, на которую положили его. Некоторое время Обрий терялся в предположениях, но в конце концов он вернулся, уверив себя, что разбойники зарыли тело, желая завладеть одеждой.
Страна, в которой его постигло столько несчастий, где все, казалось, располагало к суеверной меланхолии, овладевшей его душой, стала тягостна Обрию; он решил оставить ее и вскоре прибыл в Смирну. Ожидая корабль, который должен был перевезти его в Отранто или Неаполь, он занялся приведением в порядок вещей, оставшихся у него после смерти лорда Ротвена. Среди них был ящик с разнообразным оружием, более или менее приспособленным к вернейшему умерщвлению жертвы. Там хранилось много различных кинжалов и ятаганов. Перебирая их и рассматривая их необычную отделку, Обрий с удивлением обнаружил пустые ножны, оправа которых показалась ему сходной с отделкой кинжала, найденного в заброшенной хижине. Он содрогнулся при воспоминании и, спеша удостовериться, отыскал тот кинжал. Можно представить себе его ужас, когда ножны, бывшие у него в руках, совершенно подошли к кинжалу, несмотря на причудливую форму последнего. Глаза Обрия не нуждались в дальнейших доказательствах; необычная форма, одинаковый выбор цветов на рукояти и ножнах, матовый отблеск обеих частей не оставляли места сомнениям — на ножнах и рукояти были видны засохшие капли крови.
Он оставил Смирну и по пути домой остановился в Риме, где справился о судьбе девушки, которую пытался защитить от обольщений лорда Ротвена. Ее родители прозябали в нищете, сама же она пропала без вести с тех пор, как уехал лорд. Эти повторные удары сокрушали душу Обрия; он содрогнулся при мысли, что и эта девушка стала жертвой того, кто погубил Ианфу. Он сделался пасмурен и молчалив, не интересовался ничем и только торопил возниц, как будто спеша спасти жизнь драгоценного для него существа. Он прибыл в Кале, и попутный ветер скоро принес его к берегам Англии; он поспешил к жилищу своих предков и там, казалось, на время забыл в объятиях любимой сестры все воспоминания о прошедшем. Если раньше своими детскими ласками она приобрела его привязанность, то теперь, когда она уже вступала в зрелый возраст, она была дорога ему как друг.
Мисс Обрий не обладала теми блестящими прелестями, которые привлекают взоры и восхищают шумные собрания. В ней не было того легковесного блеска, который существует только в душной атмосфере гостиных, наполненных многолюдным обществом. Ее голубые глаза не поражали воображения, но в них отражалась какая-то очаровательная меланхолия, происходившая, как казалось, не от несчастья, но от внутреннего чувствования души, знакомой с миром высшим и светлым. Она не принадлежала к тем легким созданиям, которые готовы лететь всюду, куда привлечет их блистающий свет, — ее поступь была нетороплива и задумчива. В уединении никогда улыбка радости не оживляла ее лица, но когда брат изливал перед ней свои чувства и в присутствии ее забывал несчастья, разрушившие его покой, — кто променял бы тогда ее улыбку на улыбку сладострастия? Казалось, ее глаза и лицо светились тогда неземным светом небес.
Ей только исполнилось восемнадцать лет, и она еще не появлялась в свете, потому что опекуны считали приличным отложить ее представление до возвращения брата, который станет ей защитником. И теперь было решено, что следующий бал, собираемый вскоре, будет датой ее вхождения в «большой свет». Обрий предпочел бы остаться дома и там предаваться меланхолии, которая все больше и больше им овладевала. Суетные удовольствия света не могли занимать его, когда душа его была так истерзана перенесенными несчастьями, но он решил пожертвовать своим уединением ради сестры. Вскоре они приехали в город и приготовились к завтрашнему дню, на который был назначен бал.
Общество собралось чрезвычайно многолюдное. Балов не объявляли долгое время, и все, желавшие лицезреть улыбку монарха, спешили туда. Обрий приехал с сестрой и стоял в углу, погруженный в свои мысли, не замечая ничего вокруг, но в воображении возвращаясь к тому дню, когда на этом самом месте он впервые встретил лорда Ротвена. Вдруг он почувствовал, что кто-то тронул его за руку, и голос, слишком знакомый, прошептал у него над ухом: «Не забывайте клятвы». Он едва имел мужества, чтобы обернуться, боясь встретить убийственный взгляд мертвеца, — рядом с собою он увидел то самое лицо, которое привлекло его внимание когда-то давно, во время первого его вступления в свет. Он не мог отвести от него глаз, пока силы не оставили его; опираясь на одного из своих друзей, он проложил себе дорогу сквозь толпу собравшихся, бросился в свою карету и был отвезен домой.
Сжимая голову руками, он быстрыми шагами ходил взад и вперед по комнате; казалось, он боялся,
