изучение электроники и полупроводников. Конечно, полупроводники такая же интересная и романтическая частица Вселенной, как и далекий Альдебаран. Конечно, во всем вокруг найдется достаточно прекрасного для ума и чувств пытливого человека. Но только нельзя ничем заменить тот шум, который рождается в глубине деревянной корабельной мачты, когда в паруса ровно давит ночной бриз. Этот шум говорит о вечных тайнах природы простыми словами выросшей в лесу сосны.
И книги Клименченко, написанные без всяких литературных ухищрений, изыска, часто таят в себе этот древний зов к морю, стремление к нему самой сухопутной человеческой души.
Однажды судьба свела меня в поезде «Москва — Ленинград» с одним калининским пареньком. Он ехал поступать в мореходное училище. Я спросил, чего это его туда несет. А он достал книгу Юрия Дмитриевича «Дуга большого круга». И все стало ясно.
Книги Клименченко еще долго будут работать надежными вербовщиками кадров нашего торгового флота.
Попутного ветра тем читателям, которые выберут море главным в своей жизни, прочитав эту книгу!
Он умер через несколько месяцев после смерти жены. Он не смог пережить ее. И это не парадные, книжные слова. Этот моряк, любивший хорошо одеться, поблистать в обществе остроумием, поухаживать за женщинами, боготворил свою Лидочку и жить без нее не смог.
Он и к женам, матерям, детям своих друзей-моряков проявлял ныне уже старомодную внимательность. То есть навещал их, когда мужья, сыновья или отцы задерживались на океанских дорогах.
Я помню, какую радость принес он моей матери, навестив ее во время сильно затянувшегося одного моего рейса. И помню свою радость, когда нам привезли письма куда-то к берегам Анголы на попутном судне. В материнском письме описывался приход Юрия Дмитриевича к ней с цветами и тортом. Он только что вернулся с очередного арктического перегона, работал на старом, слабом судне, и мама писала, как смешно он рассказывал о том, что боялся потерять нос — не свой нос, а корабельный. И читая все это у берегов Анголы, я всей душой потянулся к корешкам-перегонщикам речных корабликов…
«В последнюю встречу Юрий Дмитриевич сказал, что больше не пойдет в море: решение окончательное и бесповоротное.
— Почему?
— Я начал бояться, Витек.
— А раньше никогда и ничего не боялись?
— Это другой страх. Ты его еще узнаешь.
— Тогда для пользы дела пару слов.
— Шли на баре в Обь. И вдруг — страх. Обстановка вполне нормальная. Я раз двести там ходил в тумане и в шторма. Что за черт! Сказал старпому. Он повел судно. Я ушел в каюту. Все, Витек. Больше плавать не имею права. И обманывать себя не буду. Это — возраст, Витенька.
И больше в море он не пошел.
Я клянусь его памятью, что этот разговор был и все это правда. Разве скажет такое слабый?!»
Послесловие к книге Ю. Д. Клименченко «Штурман дальнего плавания» (Лениздат, 1983)
Из семейного архива Клименченко
Уважаемый Лаврентий Павлович, пишу Вам, так как знаю, что Вы никогда не оставляли без ответа писем, знаю, что недалеко от Вас находится Петр Петрович Ширшов, который любит и знает флот и долго был министром морского флота. Думаю, что Вы поймете меня и возможно поможете.
Фамилия моя — Клименченко Юрий Дмитриевич, капитан дальнего плавания. Коротко о себе. С 1928 г. на флоте. С 1930 г. по сей день в Балт. Гос. Мор. Пароходстве. В 1941 г., будучи ст. пом. капитана на п/х «Эльтон», был интернирован в п. Штеттин, куда пришел очередным рейсом грузиться за десять дней до начала войны. В июле 1945 г. вместе с другими моряками вернулся в Союз. В августе 1945 г. был арестован в Ленинграде. Проверялся 9 месяцев. Решением особого Трибунала МВД в двух инстанциях был полностью реабилитирован. Получил «большую визу» и ушел плавать в загранплавание. В 1947 г. вместе со всеми был снят с плавания и переведен на береговую работу. Мне было предложено поехать в Либаву и принять старый танкер «Грозный», который должен был стоять на приколе и выполнять роль бункерной базы. И вот до последнего времени я был капитаном этого танкера. 1 ноября с. г. неожиданно приехал новый капитан с приказом пароходства сдать ему судно. По приезде в Ленинград 9.11 мне было предложено взять расчет. 20 с лишним лет, отданных морю, и 19 лет Балтийскому пароходству! Прекрасные отзывы за работу, хорошие характеристики, как производственные, так и общественно-политические. За все время работы я не имел ни одного взыскания, имею только благодарности.
Когда в 1946 г. меня освободили из-под стражи, то пожали руку и сказали: «Юрий Дмитриевич, помните, что Вы выходите полноправным гражданином Сов. Союза. Вы будете плавать, будете работать. Надо было разобраться в материале, и мы разобрались». И все было выполнено. Это была справедливость. Мне заплатили деньги, очень хорошо приняли в пароходстве, дали один из лучших пароходов. Я был удовлетворен, верил в будущее, у меня снова выросли крылья…
Когда впоследствии всех интернированных моряков снова сняли с загранплавания, я не был ни особенно огорчен, ни обижен. Я понимал, что это мероприятие диктуется обстановкой. Мне дали хорошую работу. Я был доволен. Танкер, который я принял, был трудный объект. Старая развалина не в состоянии была работать. А флоту нужна была база. Своим желанием, энергией, работой мы заставили заработать танкер и базу на Балтике дали. Этого не будут отрицать ни начальник БГМП, ни другие работники Пароходства, ни Министерство морского флота. Об этом все знают. За это были благодарности и премии. Работали хорошо, с энтузиазмом, с желанием. Видели, что нами довольны, что мы принесли пользу. Казалось, что жизнь вошла в свою колею, что все в порядке. И вот теперь уволен. За что же? За хорошую работу? Если сейчас сокращают штаты в пароходстве из отделов, резерва, подсобных организаций, увольняют лиц, имеющих проступки, дисциплинарные взыскания и т. п., то непонятно, почему же увольняют меня и заменяют другим. Только за то, что был интернирован? Или за то, что советское правосудие оправдало меня и дало возможность жить и работать?
Если бы от меня не отворачивался берег. Интернированный звучит так же, как «прокаженный». Есть много работы, есть много организаций, которые с удовольствием меня приняли бы в каботаж, в мелкое прибрежное плавание, на береговую работу, но достаточно прочесть в анкете «интернированный», как сразу же или несколько позже говорят «не надо». К сожалению, я знаю только свою судоводительскую работу или работу, так или иначе связанную с морем. Меня приглашали на Дальний Восток, но милиция не дала мне пропуска на выезд, я хотел пойти Севморпутем — там так же нужен допуск или «пропуск», Госморлов — тоже, Рыбтрест — тоже, в Калининград на береговую работу — тоже. Замкнутый круг. Выходит, что все, связанное с морем, не для меня? Что же делать? Неужели мне нельзя работать даже на прикольном судне, как танкер «Грозный», стоящий даже не на территории порта, неужели ни одна организация не захочет меня взять? Я готов пойти на реку, на озеро, в любой район, но знать, что меня никто не уволит, что я сумею заработать свой кусок хлеба. У меня хорошая, дружная семья, с которой я живу 20 лет. Сын комсомолец, 17 лет. И когда мальчик спрашивает «Папа, за что же тебя уволили?», я не могу ответить, что за хорошую работу, не могу ответить, что по сокращению штата, так как он знает, что должность капитана не упраздняется. Сказать, что за то, что был интернированный, он не поверит. Так за что же?
Мне нужно поддерживать семью, а при таком положении это почти невозможно.
Вот, собственно, и все, что я хотел написать Вам.
Лаврентий Павлович, я прошу вас помочь мне. Если Мин. Мор. Флота не сможет предоставить мне подходящей работы, то, может быть, Вы дадите указание о возможности меня использовать в Краснодар, в Главное управление Рыб. Промышленности Азово-Черноморского бассейна — организацию, которая приглашает меня на береговую работу письмом, но, получив мою анкету и автобиографию, почему-то не
