ввести в себя содержание новой жизни. Видишь, опять я теоретизирую.
Читаю сейчас «Войну и мир». Огромное наслаждение испытываю. Просто трудно передать. То кажется, что написано так просто, что можно сесть и сразу так же писать, то ощущаешь, какой это огромный труд и какая гениальность в этой простоте заложены. Наташа и все герои как живые перед глазами. Эта жизненность искупает полностью его мутное философствование.
Если ты давно читал Толстого, перечитай сейчас, чтобы можно было в отпуске поговорить об этом.
Я здесь пришел еще к одному важному выводу. Я много прочел о Сурикове, много смотрел и вдумывался в его картины. И очень органично его теперь воспринимаю и совершенно другими глазами смотрю теперь на весь Русский музей.
Суриков — результат развития всего русского искусства, без которого он не мог бы появиться. Потому, узнавая его творчество, я как бы познаю и всю историю искусства русского, потому мне и легче понимать все остальное.
Я уверен, если бы ты так вплотную занялся Суриковым, то ты очень бы его полюбил. В нем сочетается большая красота с большой мыслью.
Еще о Толстом. Я забыл сказать вот о чем. Я попробовал понять, КАК он пишет. По-моему, он пользовался самыми простыми словами, понятиями. Он ими как бы лепит плотные литературные предметы и живые чувства. Например: «желтой меди таз с густым вишневым вареньем» или «зеленая жесткая трава с капельками росы».
Трудно объяснить это без конкретных примеров из текста. Дело в том, что он, видно, когда писал о вишне, то ощущал ее вкус во рту, а если писал о траве, то ощущал ее шершавость и влажность капелек росы.
То есть он мыслил не воздушными образами, а материальными, плотными, ощутительными. Я это почувствовал, понял только сейчас. А знал и раньше, что Флобер, когда описывал смерть, то сам чувствовал вкус мышьяка во рту.
Что Чайковский, когда писал «Пиковую даму» в каком-то итальянском городе, то не мог оставаться в этом городе после того, как по ходу действия «умер» Герман (так Чайковский ощущал горе от его смерти).
Об этом я знал, но теперь и чувствую. Понимаю, как это могло быть.
Сейчас перечел, плохо, но все же пошлю, т. к. хоть и плохо написал тебе, но сказал то, что хотел сказать.
Ты приедешь в половине мая?
Олег.
Без даты
Вика, ну, слушай, кончай злиться. Дело в том, что у меня последнее время были серьезные зачеты, один за другим. Готовился добросовестно. Эстетика, истор. материализм, история философии, политэкономия, скоро экзамен по западному искусству. Законспектировал много литературы. Могу похвастаться — на двух экзаменах зачеты поставили не спрашивая.
Кажется, в новогоднем номере «Огонька» напечатан рассказ твоего любимца Паустовского про Грига и девочку — дочь лесника. Действительно, очень хорошо. Поэтично, душевно, человечно. В том же номере рассказ Нагибина, но гораздо слабее. Слабее, как этот рассказ Паустовского, как и многих его же, Нагибина, рассказов. К Паустовскому иллюстрации Верейского. Пейзаж, настроение, этот фиорд с пароходами — хорошо, но образа в последнем рисунке он или не понял, или не сумел «донести» (образа девушки).
Вчера у меня с Юлием вышел незначительный конфликт на почве «копания в душе». Мне этот вид спорта нравится — ему нет. Я пытался доказать, что все великие писатели (истинно великие) были самокопателями, что хотя это до некоторой степени и отравляет жизнь человеку, но нельзя не будучи самокопателем быть хорошим психологом.
И еще. Ты в моих глазах обидел Левитана, сравнив его с Чеховым. У одного грусть красивая и зовущая к чему-то, у другого же (у Чехова) беспросветная грусть, доходящая до кривого зеркала, и кроме этой грусти ничего, ничего, на чем можно было бы отдохнуть, ни одного героя, жизнью которого, пускай и пессимистической и грустной, хотелось бы жить.
А вообще, мне бы хотелось посмотреть на северную природу, сравнить с действительностью свои представления о ней (частью родившиеся из твоих писем)…
Твой Олег.
Без даты
После окончания института в 1955 году Олег уехал работать… на ГЭС — в городе Жигулевске на монтажном участке Куйбышевской ГЭС год работал электромонтажником.
Затем вернулся в Ленинград и поступил в Русский музей научным сотрудником и оформителем, принимал участие в организации экспозиции советской живописи и выставок советских художников (Дейнеки, Машкова, Фаворского, Кардашова, Фрих-Хара, Чернышева), был хранителем постоянной экспозиции советского искусства. Работал над составлением научного каталога собрания советской живописи, над словарными статьями для тома «Ленинград» БСЭ о ленинградских живописцах.
Но Олег уволился из музея — он начал писать прозу.
В 1956 году он сменил фамилию Штейнберг на Базунова и объяснил это так: «9.02.56 в Ленинграде сменил фамилию отца на фамилию бабушки по матери, чтобы не пользоваться литературным псевдонимом».
Началом своей литературной деятельности Олег называл 1959 год. Но это год, когда он сделал решительный выбор в пользу литературы. Уже в 1957–1958 годах он занимался в литобъединении при ЛО СП СССР и состоял на учете в Комиссии по работе с молодыми авторами.
Первый рассказ — «Озимые» был опубликован в 1958 году в альманахе «Молодой Ленинград».
Первая книга Олега Базунова вышла лишь в 1977 году («Холмы, освещенные солнцем»). Тогда же он был принят в Союз писателей. Рекомендации ему дали Галина Цурикова, Борис Сергуненков и Д. С. Лихачев.
Дмитрий Сергеевич Лихачев писал: «У Олега Базунова свое и вполне точное место в литературе. Он мастер камерного жанра, мастер тонких наблюдений, своеобразных „размышлений художника“ и обладает замечательным чутьем русского языка.
Он очень своеобразен как писатель и очень скромен как писатель. У него немного произведений, но каждое отточено, закончено, написано без торопливости, и его проза напоминает поэзию — не ритмичностью, а характером тем и особенностями художественного видения мира».
На обсуждении книги «Холмы…» В. С. Шефнер заметил, что в книге «чувствуется индивидуальность и хорошая культура», а М. А. Дудин назвал его «хорошим писателем», но заметил, что он «будет не всем по вкусу».
Олега Викторовича Базунова не стало 12 октября 1992 года. Ему было 63 года. Похоронен на Волковском кладбище.
Из предисловия Д. С. Лихачева к повести Олега Базунова «Мореплаватель»:
«Я верю, что Базунова не только будут читать в спокойной обстановке люди спокойного 21 века (я оптимист), но что у него появится довольно много сторонников, которые поймут необходимость такой прозы.
„Мореплаватель“ Базунова — это произведение музыкальное, это музыкальная проза, и, как во всяком музыкальном произведении, в нем нельзя выкинуть одну ноту и заменить ее другой: либо произведение принимается в целом, либо не принимается. Это произведение культуры…»
В журнале «Русский разъезд» был опубликован некролог на смерть О. В. Базунова. Вышел лишь первый номер этого журнала и вряд ли кто мог прочитать следующие строки:
«Ушел из жизни Олег Базунов. Ушел так же мужественно, как и жил. Ушел, как уходят уставшие от болезней и старости восточные люди…
В век расцвета советской культуры, когда „Восемь тысяч комиссаров“ в поте лица трудились, чтобы окончательно похерить русскую литературу, порвать традиции, уничтожить русскую религиозную мысль, он
