съезда дошел до того, что просто попасть в президиум было невозможно, поскольку вход в помещение президиума… охранялся. Нужно было подолгу вертеться вблизи входа, дожидаясь кого-нибудь из членов президиума.
Вы уже знаете, что писем было очень много, писем такого характера, как Ваше. К чести писателей- москвичей нужно сказать, что очень многие из них нашли возможность выразить свое отношение и к письму Солженицына, и к его драматической судьбе, быть может, более драматической для литературы, чем для него самого. Некоторые заживо приписавшиеся к классике литераторы не понимают, что они останутся в литературной хронике века не как создатели худосочных произведений, а как гонители великого таланта.
Теперь сюжет, кажется, доигран. Все еще сохраняется в тайне, но известно, что был большой секретариат, с приглашением и Александра Исаевича, с заботливым ограждением его от… сквозняков, но без малейшего желания оградить его писательские, гражданские и человеческие права. Напротив, письмо его квалифицируется как враждебная вылазка, как клевета, вместо того чтобы увидеть в нем крик души и мужество, настоящее мужество, к которому мы, пожалуй, и не привыкли. Против осуждения письма голосовали только двое — Симонов и Салынский, да и Твардовского просто не было. Возможно, что мы вскоре прочитаем даже официальное, на манер министерских, уведомление обо всем этом трагическом деле. Тогда будет поставлена и бюрократическая точка.
Вот все, что я могу написать Вам по этому поводу, а еще поблагодарить Вас за то, что Вы написали свое письмо, за то, что Вы в нем написали, и за доверие ко мне.
Крепко жму руку. Ваш Александр Михайлович Борщаговский.
17 июня 1967 г.
Несколько лет Виктор Конецкий отдал сценарной работе и кинематографу. В 1961 году вышел фильм «Полосатый рейс» (реж. В. Фетин), затем — «Путь к причалу» (1962) и «Тридцать три» (1965) (режиссер Г. Данелия). Сценарии всех картин написаны в соавторстве.
Когда освободили столицу Кампучии от красных кхмеров, то во всех кинотеатрах Пномпеня четыре месяца подряд на всех сеансах шел единственный кинофильм «Полосатый рейс» — именно его предпочли зрители разрушенного города, чтобы научиться заново смеяться.
В моем варианте сценарий был лишен абсолютного смысла, но все-таки у каждого своя глупость, и каждая глупость неповторима и потому интересна.
Каплер (соавтор сценария. — Т. А.) объяснял мне, что эксцентрическая комедия без любви — ноль без палочки. Я считал, что любовь это великая и прекрасная тайна. И что максимум пленки надо тратить на уникальную тигровую эпопею, а не на шуры-муры. И что, вообще, шекспировские страсти сыграть способна только Мэрлин Монро. (Сегодня справилась бы Алла Пугачева.)
Каплер сказал, что в любви (как и в кинодраматургии) я ничего не понимаю, а вот он изучил этот вопрос со всеми тонкостями.
Помню, окончательно Алексей Яковлевич сразил меня, когда рассказал обстоятельства своего ареста. Ехал он, фронтовой корреспондент, с передовой в столицу на «эмке» — немцы тогда уже Химки без биноклей разглядывали. Голосует ему парочка красных командиров. Он, конечно, их берет в машину. Минут пять проехали, он их еще «Казбеком» угостил, а потом драматурга-ленинца хлопают по плечу и говорят: «А вот туда налево!» И въехал он на тюремный двор со всеми удобствами.
Итак, люди или звери? Странная дилемма, не правда ли? Отдавая должное искусству и смелости Маргариты Назаровой, создателям фильма ни на минуту нельзя было забывать о том, что настоящее творчество обязательно связано с людьми. Наверное, даже комедиографам следует помнить о горьковском определении литературы и искусства. Он понимал их как человековедение.
Я оказался прав. Почти в каждой рецензии фильм ругали «за любовь». «Роль Назаровой в фильме трудно назвать интересной даже с точки зрения комедийного жанра — слишком уж она трафаретна». «Лирико-романтическая линия фильма провалилась. Она начисто заглушена нарочито огрубленными происшествиями и трюками».
Здравствуй, дорогой Виктор!
Вот, приехал в Болшево и решил написать тебе. Вернее, это решение созрело у меня давно, но все как-то откладывал на следующий день. Потом у меня появилась как бы обязанность с утра думать, что я должен тебе написать…
За месяц кончили сценарий. Это пока еще первый вариант, естественно, но кое-чего там найти можно. Он безусловно смешной, с грустью, радостный и, что главное, правдивый. Жалко тебя нет рядом — ты мог бы сейчас здорово помочь, а посылать сценарий в таком состоянии мне не хочется, перепишу — потом пришлю.
Был на совещании в ЦК, видел там много твоих друзей. Они молодцы — выступали умно. Я никогда не думал, что у вас при литературе так много гадов, типа Фирсова, Котова и других. Эти суки выступали с мерзкими черносотенными речами, клялись в любви Кочетову и Грибачеву. Правда, зал по отношению к ним был единодушен, и мы не дали им говорить, но, когда они сходили с трибуны, к ним на шею кидались какие- то гаденыши, целовали, жали руки и поздравляли со смелостью.
Вечером того же дня Юрка Казаков затащил меня в ЦДЛ и там происходило все то же. На мое счастье они сидели в другом зале и я не смог затеять драку.
Лучше всех выступала Ахмадулина. Она стояла на трибуне красивая и трепетная и тоненьким голоском говорила мудрые вещи. Она сказала: «Не понятно, зачем с таким надрывом здесь поют о любви к Кочетовым. Я тоже люблю Пушкина и Блока. И это просто дело вкуса и образования, а не предмет спора…»
Я не выступал. С опухшей харей сидел в первом ряду и подкидывал реплики.
Как у тебя со сценарием? Почему ты ничего мне не говорил, не писал?… И вообще, я очень хочу видеть тебя, собаку.
Как твое здоровье? Напиши обязательно.
Целую, скучаю. Гия.
Это самое длинное письмо в моей биографии.
1968 г.
Здравствуй, друг.
Срок отбыл. Два месяца провалялся в больнице такой желтый, что по сравнению со мной великий кормчий Мао показался бы просто рядовым китайцем. Единственное утешение, что у меня там был свой персональный горшок. Правда, такие были у всех желтушников и пулеметчиков. Пулеметчики — это дизентерийники.
Сейчас на воле. На даче доделываю сценарий. Чувствую себя ничего. Только пока слаб.
Нельзя: ничего есть, ничего пить, находиться на солнце, ходить, трястись, поднимать тяжелое и т. д.
Капитана Афанасьева я знаю. Мы на нем катались с Ниточкиным вокруг Кильдина, снимали всякую дрянь. Один кадр вошел даже в картину. Кораблик неплохой. Мне только не нравится, что он подолгу околачивается около причала. Если так будет и при тебе, ничего в этом хорошего нет.
Вообще в том, что тебе не дали визу, нет ничего хорошего! Ну, ничего, ты немало ждал, подожди еще. Уверен, что это временно.
До десятого буду на даче. Приезжай.
После десятого буду в Тбилиси — приезжай. Я имею в виду июнь.
Я по тебе соскучился. Поцелуй маму и передай ей от меня самый горячий привет.
Гия Данелия.
18.05.68
Дорогой Виктор.
Письмо я тебе написал, это я хорошо помню. Точно так же, как заклеил конверт и надписал адрес. А вот что с ним стало дальше — не знаю. То ли я его отправил, то ли оно лежит у меня на столе в Москве…
