же мне все это только снится? Понятие «раньше“ исчезло из сознания: образы, всплывающие в моем воображении, стоит мне подумать о том, что было «раньше“, поблекли, лишились привычных четких очертаний. Лишь тебя, тебя одну я вижу ясно, как прежде. Более того: сильнее, ощутимее, чем прежде, я слышу твой голос, острее чувствую твое дыхание на щеке…“
Оторвавшись от письма, Дойчман невольно взглянул на скрипнувшую дверь. В хату ввалился унтер– офицер Хефе, или же Перебродивший, как окрестили его солдаты батальона.
— Видек, Шванеке, граф Гуго, быстро подъем! Мы отправляемся на ликвидацию группы диверсантов!
— Двадцать одно! — объявил Шванеке.
Они резались в карты с Видеком и графом Гуго фон Зимсбургом–Вельхаузеном, которого все называли просто Гуго. Сначала Шванеке сделал вид, что не замечает Хефе, потом медленно повернулся к нему.
— Что там такое стряслось? — невозмутимым тоном спросил он. — Куда мы отправляемся?
— Группа диверсантов противника нарушила связь.
— Опять начинается, — пробурчал Шванеке, неторопливо вставая из–за стола.
— Хотелось бы знать, существует ли вообще в этой проклятой стране такое понятие, как «нормальная связь“.
Первым о повреждении телефонной линии связи с находившейся в Бабиничах 1–й ротой узнал обер– фельдфебель Крюль.
— Какой идиот прокладывал телефонную линию? — разорялся он в более–менее прилично сохранившейся хате, где и расположилась канцелярия.
Повсюду на жестяных и картонных ящиках были расставлены свечи.
— Вот же кретины, даже простой телефонной линии, и то проложить не могут! Дверь закройте, вы, недоумки! — выкрикнул он, почувствовав холодное дуновение сквозняка на вспотевшем затылке.
Но тут пришлось вытянуться в струнку — оказывается, недоумком был не кто иной, как обер– лейтенант Обермайер.
— Герр обер–лейтенант, нарушена связь с 1–й ротой! — доложил Крюль. — Неплохо для начала.
Впрочем, признаки пресловутого «неплохого начала“ Крюль успел заметить еще в Барановичах, когда рота вынуждена была срочно пересаживаться в другие вагоны, потому что поступило распоряжение отцепить большую часть вагонов и отдать их под погрузку артиллерийских снарядов. Пришлось в темпе распихиваться по немногим остававшимся вагонам, человек по 40 на каждый. А тут еще этот Шванеке в своем репертуаре! Приволок три банки тунца и мешочек галет.
Крюль перестал задавать Шванеке вопросы «Откуда?“. Потому что ответы этого солдата неизменно отличались расплывчатостью и комичной двусмысленностью, в результате чего вся рота потешалась. В тот раз он просто предупредил его: «Малейший сигнал о том, что принесенное вами в роту где–нибудь похищено, и я велю привязать вас к хвостовому вагону!“ Естественно, никаких сигналов не поступило. Шванеке, ухмыляясь, пояснил Дойчману:
— Кто там станет сигнализировать? Они ведь все это сами стащили!
Обер–лейтенант Обермайер решил лично убедиться в отсутствии связи. Пару раз крутанув ручку полевого телефона, он стал вслушиваться в трубку. Никаких признаков жизни.
— В батальон вы дозвонились? — спросил он.
— Никак нет, герр обер–лейтенант. И с батальоном нет связи.
— Значит, это диверсанты. Они обнаружили нашу линию и перерезали ее.
Обер–фельдфебель Крюль тяжко вздохнул — раз диверсанты, то бороться с ними — дело унтер– офицеров.
И унтер–офицеру Хефе вместе с шестью бойцами пришлось тащиться по снегу в поисках места обрыва вдоль дороги на Бабиничи.
Шванеке, как самому здоровому, взвалили на спину моток провода. Видеку достался контрольный телефонный аппарат, рядовой Лингман, экс–фельдфебель и не дурак выпить, а когда выпивал, то поливал грязью всех и вся, включая непосредственное начальство и даже «имперское руководство“, тащил оба ящика с инструментом. В хвосте их небольшой растянувшейся колонны шагал по снегу Гуго, или граф фон Зимсбург–Вельхаузен. Это был незаметный, тихий человек, всегда готовый помочь и тащивший свой тяжкий крест наравне остальными. В его личном деле было указано, что граф фон Зимсбург–Вельхаузен был приговорен к отправке в штрафной батальон за попытку государственной измены, подстрекательство к актам саботажа и порче принадлежащего вермахту имущества. На самом же деле он в начале 1943 года, когда 6–ю армию Паулюса собирались отдать на заклание, собрав вокруг себя нескольких здравомыслящих офицеров, стал вдохновлять их на неподчинение командованию и к началу мирных переговоров с русскими. Мол, время еще терпит и взятую в железные клещи армию еще можно уберечь от гибели. Но очень скоро в группе появился предатель. То, что графа Гуго фон Зимсбург–Вельхаузена не вздернули на виселице как заговорщика, саботажника и пр., объяснялось лишь тем обстоятельством, что родной брат графа, проживавший в Испании и работавший на абвер, к тому же располагавший неплохими связями в весьма влиятельных кругах Нью–Йорка, мог наговорить массу лишнего, в случае если братца все–таки решили бы повесить… Замыкал колонну Петер Хефе с автоматом в руках.
Ночь выдалась морозная и непроглядно–темная. Оба солдата, шедшие вдоль линии, время от времени останавливались и, пританцовывая на месте, пытались согреться. От холода не спасали даже надетые по этому случаю валенки — ноги коченели и в них. Местами дорога была заметена снежными сугробами. Ориентироваться приходилось только по редким телеграфным столбам.
Неподалеку у кустов стояли Михаил Старобин и Петр Тартюхин. Соорудив из веток подобие преграды для ветра, они, спрятавшись за ней, лузгали семечки и поглядывали в темноту.
— Ты надежно перерезал линию? — негромко спросил Тартюхин. — Они давно уже должны поднять тревогу и прислать сюда кого–нибудь. Рота немцев без телефона — как ребенок без мамкиной сиськи.
— Тише ты! — прошипел Михаил. — Слышишь?
Оба прислушались. Ничего, только ветер завывает. И вдруг послышался едва различимый звук — это пару раз лязгнул моток телефонного провода на спине у Шванеке. Еще раз, и еще. Лязганье приближалось, потом донесся чей–то голос. Кто–то кого–то звал.
Выплюнув шелуху, Старобин схватился за лежавший тут же автомат.
— Интересно, откуда они идут? Из Горок или из Бабиничей?
— Я пока что никого не вижу.
— Неужели не слышишь?
— Теперь слышу! Помолчи!
Тартюхин, шлепнувшись в снег, залег. Михаил подал ему второй автомат.
— Вон они, смотри! — прошептал Тартюхин. — Из Горок идут!
— Сколько их?
— Не могу сказать точно. Не вижу я их, не вижу, и все!
В следующую секунду до них донесся голос унтер–офицера Хефе.
— Как там у вас дела? Все в порядке? — выкрикнул Хефе.
Гуго, шедший в хвосте колонны, ответил:
— Все нормально.
На задубевшей от мороза физиономии Тартюхина проступила и замерла кривая улыбка.
Немцы уже почти добрались до места обрыва линии. Старобин осторожно положил автомат на заметенный снегом холмик и, прижав приклад к плечу, стал прицеливаться. На дороге застыла группа из нескольких немцев.
— Ага! Нашли все–таки.
И верно, один из немцев поднял руку. Шванеке, поправив висевший на спине моток телефонного провода, поспешил к нему, машинально отирая вспотевший, несмотря на жуткий холод, лоб.
— Оборван?
— Похоже, что да.
Лингман поставил на снег ящик с инструментом, а Видек, присев на корточки, стал подсоединять к оборванному кабелю аппарат.
— Давай побыстрее, а то здесь сдохнуть можно от этого холода! — поторопил его Гуго.
