белесый иней. Издали казалось, что она почти занесена снегом. Солдаты из 1–й и 4–й рот вечером очистили дорогу от снега, навалив его у телеграфных столбов, которые словно зловеще–указующими перстами поднимались ввысь.
Чуть в стороне от лошади за сугробом залег старший лейтенант Сергей Петрович Деньков. В руках у него был автомат с большим круглым диском. Он внимательно следил за приближавшимися санями.
— Что это такое? — недоумевал Обермайер.
Ефрейтор, снизив скорость, подъехал к темной массе.
— Кажется, лошадь, герр обер–лейтенант.
— Опомнитесь! Откуда ей здесь взяться?
Но приглядевшись, Обермайер убедился, что ефрейтор прав — на дороге действительно лежала лошадь. Мертвая, судя по всему. Но ефрейтор был иного мнения на этот счет:
— Наверное, измоталась, вот и решила прилечь передохнуть. И кто только мог ее здесь бросить? Может, остановимся поглядим?
В ефрейторе вдруг пробудился вестфальский крестьянин, который не мог просто так равнодушно проехать мимо попавшего в беду полезного животного. И, не дожидаясь согласия офицера, затормозил и остановил сани.
Сергей осторожно снял оружие с предохранителя и чуть приподнял ствол. Их всего двое, заключил он. Ладно. Сегодня двое, завтра еще столько же, послезавтра тоже… Глядишь, так и взвод скоро наберется. Он будет убивать их, пока они ходят по этой земле. Его земле. Закусив губу, он положил палец на спусковой крючок.
— Сходите и взгляните, что с ней, — велел Обермайер.
Ефрейтор, выбравшись из саней, зашагал к лошади — прямо под огонь Сергея Денькова.
Обермайер, подумав, тоже решил вылезти и уже ставил ногу на снег, как вдруг кляча с поразительной проворностью вскочила, словно насмерть перепугавшись направлявшихся к ней двоих незнакомцев. Сергей, тоже вздрогнув от неожиданности, невольно нажал на спуск.
— Ложись! — скомандовал Обермайер и бросился в снег рядом с санями.
А ефрейтор замешкался, но потом все же последовал приказу и уже на лету ощутил страшный удар в голову. На мгновение все вокруг вспыхнуло ослепительно–белым светом, и он, рухнув на дорогу, раскинул руки и судорожно задвигал ногами, пятками сапог выбивая из нее льдинки. Несколько секунд спустя он застыл в неподвижности. Лошадь, вздыбив гриву, понеслась прочь по дороге. Сергей чуть отполз назад, потом в сторону и укрылся за телеграфным столбом. Минуту или две спустя он, осторожно высунув голову из–за сугроба, посмотрел на стоявшие сани. Одиночный выстрел прорезал ночную тишину, и рядом с Деньковым взметнулся белый фонтанчик. Противник открыл ответный огонь. Деньков снова сменил позицию — прополз еще дальше и, выглянув из–за сугроба, посмотрел туда, где мог находиться противник. Никого. Ни звука. Но отсюда до саней было метров тридцать, и Сергей с трудом различал их и темневшее рядом на дороге тело. Старший лейтенант Деньков выжидал. Ничего, ты еще покажешься, никуда тебе не деться. А терпения ему хватит.
Ничего, вылезешь. Ты же немец. Небось в герои метишь. Все немцы, которым не терпится стать героями, торопятся. Это их и подводит.
Сергей ждал, не зная о том, что Обермайер был не из тех, кто лез в герои, а всего–навсего человеком в немецкой военной форме, которому терпения тоже было не занимать. И он выжидал удобный момент, чтобы прикончить противника.
Наверное, с час лежали они, ничем не выдавая друг друга. Когда ночь стала незаметно переходить в серый, мглистый рассвет, Сергей понял, что противника ему не достать. Он не мог больше ждать. Скоро эта дорога оживет — по ней поедут немцы. Патрули или же колонны войскового подвоза. Если его заметят здесь, ему конец. А вскоре развиднеется совсем, и уже не убежать. Немец заметит его, не успеет он добраться до кустарника и деревьев. Ладно, одного я шлепнул, успокаивал себя Сергей, когда, окоченев от холода, скрючившись, пробирался за наваленным вдоль дороги снегом. Сегодня один, завтра будет больше… А пока… обойдемся и одним.
Убедившись, что он достаточно далеко, Сергей свернул вправо и под прикрытием кустарника побежал через поле к лесу. В этот момент беглеца разглядел Обермайер, но до него было слишком далеко. Впрочем, будь он и поближе, Обермайер все равно не попал бы в него: о какой прицельной стрельбе можно говорить, если ты продрог до костей, еле шевелишь онемевшими руками и ногами? Кряхтя, обер–лейтенант с трудом поднялся, а потом, собрав все силы, помчался к саням. Еще долго он не мог согреться и принялся растирать замерзшие руки и ноги, пытаясь таким способом отогреть их. Он ощутил покалывание в руках и ногах, поняв, что чувствительность возвращается. Тогда он кое–как подтащил погибшего ефрейтора, усадил его рядом с собой, а сам сел за руль. Но прежде чем ехать, снова оглядел унылый, занесенный снегом пейзаж. Начинался новый день. Нет, эта страна ненасытна, она, словно губка воду, способна вобрать в себя все человечество, размышлял он, и все равно место бы осталось. Пошел снег, мелкие холодные хлопья неприятно щекотали лицо.
Сани тронулись с места и, загудев, стали набирать ход.
В Борздовке обер–лейтенанта встретил штабсарцт доктор Берген. Чуть поодаль Обермайер заметил стоявшего обер–фельдфебеля Крюля. Они уже добрых два часа дожидались прибытия саней и даже собрались послать в Бабиничи группу бойцов разузнать, что с ним стряслось. Берген и Крюль молча наблюдали, как Обермайер, с трудом разгибая окоченевшие от холода члены, выбирается из саней.
— Убит? — осведомился доктор Берген, кивая на покоившегося на заднем сиденье ефрейтора. Его вопрос прозвучал бессмысленно, стоило лишь взглянуть на неудобную позу несчастного, и становилось понятно, что это мог быть лишь труп.
— Кто это? — спросил обер–фельдфебель Крюль.
Он боролся с засевшим в горле комком, мешавшем говорить. Крюль почувствовал, как его охватывает озноб. И не холод был тому причиной.
— Ефрейтор Ломанн. Распорядитесь, чтобы его отнесли, куда полагается, — распорядился Обермайер.
— Идемте, идемте, обер–лейтенант, сейчас вам просто необходим глоточек шнапса, — торопил его доктор Берген.
Офицеры молча направились в кабинет доктора Бергена, оставив Крюля. Тот, широко раскрыв глаза, глазел на погибшего водителя мотосаней.
Весть о гибели ефрейтора Ломанна мгновенно стала всеобщим достоянием, долетев даже до команд, занимавшихся земляными работами, и на какое–то время затмила собой даже такое важное событие, как прибытие почты из дому. Обычно молчаливый и в последнее время часто брюзжавший Видек заметно оживился — еще бы, впервые за столько времени получить весточку из дому.
— Эрна определенно напишет, — утверждал он. — Мне бы только узнать, как там дела у нашей малышки. Да кончится, черт побери, когда–нибудь этот день?!
Бывший полковник Бартлитц, которого на кухне сменил легкораненый боец, тихо и задумчиво сидел в недостроенной землянке, попивая кипяток, считавшийся здесь чаем. Воду приходилось кипятить на небольших костерках, разложенных в траншеях. Бартлитц размышлял. Что могла написать ему Бригитта? Хоть она и была генеральской дочерью, ее отец пал в Первую мировую, она мужественно перенесла, когда его, полковника Бартлитца, понизили в звании и отправили сюда, на Восточный фронт, рядовым. Ей разрешили встретиться с ним еще во время пребывания Бартлитца в следственной тюрьме. Она тогда еще сказала ему спокойно, без истерик и слез: «Выше голову, любимый! Вспомни Наполеона! И потом — это надолго не затянется!» Слава богу, дежурный фельдфебель, тюремщик, понятия не имел, кто такой Наполеон… При воспоминании об этой сцене Бартлитц едва заметно улыбнулся. Бригитта обязательно напишет, причем не одно письмо. И как это нередко бывало в последние недели и месяцы, он обратился к Всевышнему: Боже, не дай ей погибнуть во время бомбардировки, позволь мне вернуться и вновь встретиться с ней…
Съежившись в углу землянки, бывший полковник Бартлитц с кружкой кипятку, зажатой в дрожащих руках, взывал к богу, умоляя его проявить милосердие к его жене.
В медпункте в Борздовке обер–фельдфебель Крюль уже успел просмотреть поступившую почту и отложил несколько писем — адресованных Шванеке, Дойчману, Кроненбергу и нескольким другим
