позиции и двинем.
— Я не могу!
— Почему?
— Это было бы подло. Красный Крест, и все такое…
— Ну ты и экземпляр, должен сказать! Сколько же дури в твоей умной башке! А война разве не подлость? Отправить на убой стольких людей — это не подлость? Подожди, и до нас с тобой очередь дойдет. А пробраться через передовую, видите ли, подлость! И потом — при первом же наступлении русских тебе здесь так и так каюк. Чем, скажи на милость, ты собираешься отстреливаться? Да они нас всех перещелкают, мы для них мишени на белом снегу, русские устроят на нас занятия по огневой подготовке. Гарантию даю — вот–вот они нагрянут сюда, это уж поверь мне. Я нутром чую, что нагрянут. И тогда здесь никому не поздоровится. А ты завел шарманку — подлость, подлость. Останешься — погибнешь, пойдешь со мной — уцелеешь. И красный крест как раз пригодится — доброму делу послужит, хоть нас с тобой спасет.
— А остальные?
— Какие остальные?
— Остальные наши товарищи. Что будет с ними? Как быть им?
— А я скажу тебе, что будет с ними. Они скажут: черт возьми, а молодцы эти двое. Ума, по крайней мере, у них хватило, чтобы вовремя дать деру отсюда. Дай бог, чтобы у них все получилось. Вот что они скажут. Да проснись ты наконец! Неужели не видишь, что за каша здесь заваривается? Бойня, самая настоящая бойня. Всех перебьют, и тебя в том числе. Неужели ты на самом деле этого не понимаешь? Если мы окажемся там, у нас хоть какой–то шанс останется. Знаю, это не игрушки — идти к русским сдаваться в плен, они покажут нам, где раки зимуют, но у нас с тобой будет шанс 50 на 50. Останешься здесь, твой шанс будет 1 к 100. Кто ты такой? Штрафбатовец! А там они могут и так на нас с тобой посмотреть: мол, эти пострадали за то, что были против Гитлера, — да здравствует Шванеке, слава герою Дойчману! Вот вам и пожрать, и выпить! Слушай, подумай как следует, и пойдем со мной!
— Нет!
— С повязкой и с флагом Красного Креста мы перейдем как нечего делать!
— А минные поля?
— Ты до сих пор не понял, что я в этом кое–что понимаю. Я за полета метров мину учую! Никак в толк не возьму, чего ты кочевряжишься. Я должен уйти. Мне здесь ничего не светит, кроме того, что башку снесут, так что сидеть и ждать мне явно ни к чему.
— Ты иди, но я воздержусь.
Шванеке, повернувшись, подошел к единственному оконцу и выглянул на улицу. Крюль стоял чуть ли не по колено в снегу с поднятым воротником шинели и орал на какого–то солдата. Это был щуплый, исхудавший человечек, бывший профессор, которого использовали в роте только на легких работах. Он убрал снег с дороги и на пару минут оперся на лопату передохнуть. Тут его и застукал обер–фельдфебель Крюль, делавший обход. И отвел душу — выпустил всю накопившуюся за последнее время злобу. Пока он гонял, можно было забыть обо всех докучливых вопросах, не дававших ему покоя, и дурных предчувствиях.
— Эх вы, академик! — рычал он. — Просидели не одну пару штанов в своих университетах, небось все философией башку забивали. А вот снег как следует убрать, это мы не хотим. Это не для нас! Ну ничего, герр профессор, а теперь три раза вокруг канцелярии бегом марш!
Профессор, подхватив лопату, словно боевое копье, бросился выполнять команду. Бежал он, задыхаясь, прижав ладонь к левой стороне груди. А Крюль, стоя посреди дороги, командовал:
— Быстрее! Быстрее! Ноги должны летать! Выше голову! Осанка, осанка! Эх вы, зануда философская! Сократа вспомните, небось тоже был вашей породы! Или Канта, берите с него пример, тот хоть в бочке спал на свежем воздухе! А вам здесь свежего воздуха сколько угодно! Еще кружочек! Раз–два! Раз–два! Раз– два!
Профессор, шатаясь, вдруг выронил лопату и, неуклюже замахав руками, ничком повалился в снег. Он лежал, уткнувшись лицом в обледенелую дорогу, словно большая седоголовая тряпичная кукла.
Крюль недоуменно поглядел на лежавшего и покачал головой.
— Ну и дела! — равнодушно произнес он, затем повернулся и стал звать Дойчмана.
Шванеке, выглянув в окно, чертыхнулся.
— Иди, иди. Тебя вызывают. Один из твоих боевых товарищей довел профессора до ручки. Беги, скоро и до тебя очередь дойдет!
Не взглянув на Эрнста, Шванеке повернулся и вышел. Дойчман устремился вслед.
Крюль, расставив ноги, стоял над лежавшим профессором. Когда Дойчман с санитарной сумкой подбежал ближе, он чуть озабоченно поинтересовался:
— Укол поможет?
— Сейчас посмотрим.
Дойчман присел на корточки и повернул лежавшего. На лбу у профессора багровел шрам, кровь застывала на морозе. Дойчман приподнял ему веки — глаза закатились.
— Уж, не околел ли часом? — допытывался Крюль.
— Пока что нет. Сердечный приступ.
— Яснее, если можно!
Крюль носком сапога ткнул в сторону лежавшего без чувств профессора:
— Что с ним?
— Корь! — рявкнул Дойчман и больше не обращал внимания на обер–фельдфебеля. Оглядевшись, он увидел Шванеке, стоявшего у стены дома и безучастно созерцавшего сцену.
— Подойди сюда, поможешь! — крикнул Дойчман, подхватывая профессора под мышки.
Шванеке нехотя подошел.
— Пусти, — бросил он и, взяв профессора на руки, отнес его в медпункт.
Там они уложили его на соломенный тюфяк, Дойчман тут же расстегнул мундир и стал массировать впалую грудь пожилого человека. Профессор постепенно приходил в себя, раскрывал и закрывал рот и едва разборчиво хрипел:
— Дышать… Дышать нечем…
И снова потерял сознание.
— Воды! — крикнул Дойчман.
Шванеке бросился в угол, наполнил котелок водой, принес его, а потом сам принялся массировать грудь больного. Дойчман ладонью несколько раз шлепнул профессора в кардиальной области.
— Сделай ему что–нибудь от сердца! — попросил Шванеке.
— Да нет здесь ничего, только симпатол.
— Так дай ему симпатол.
— От него никакой пользы.
— Неважно. Может, хоть как–то поможет. Мы должны его спасти. Он выкарабкается. Эх, если бы не эта скотина Крюль!
Дойчман извлек из сумки флакончик и накапал пятнадцать капель в чайную ложку. Шванеке толстыми пальцами раздвинул больному губы и раскрыл ему рот. Дойчман осторожно вылил жидкость в рот, потом они продолжили массаж груди.
— Может, шнапса раздобыть? — спросил Шванеке.
— Нет, не поможет.
— Он выкарабкается, — упрямо повторил Шванеке. — Какая все–таки сволочь этот Крюль! Ну ничего, я еще доберусь до него…
— Он все же придет в себя, во всяком случае, ему лучше, — смахивая со лба пот, проговорил Дойчман.
Дыхание профессора стало ровнее, он тихо постанывал. Но пока что не пришел в себя.
— Ну так как? Идешь со мной или нет?
Дойчман молчал.
— Хочешь здесь подохнуть? Как вот он?
