Мы спускались из Котрочени и вдруг заметили в темноте две прижавшиеся к стене тени. Подъехав, мы увидели, что один человек влез на плечи другому и держит в руках черный немецкий провод, а другой протягивает ему клещи, чтобы перерезать его. Динику незаметно остановил машину как раз возле них, так что, захваченные врасплох, они не могли убежать. К тому же тот, что вскарабкался на плечи товарища, поднялся уже на стену, чтобы удобнее было работать… Его напарник безмолвно замер, уставившись на нашу военную машину, на Динику и на нас, поднявшихся в кузове с винтовками в руках. Динику тихо открыл дверцу кабины, вышел на тротуар и терпеливо дождался, положив руку на автомат, пока тот, на стене, перерезал провод и спрыгнул на мостовую рядом с Динику. Увидев высокие черные сапоги Динику, спрыгнувший со стены застыл в ожидании. Но Динику ткнул его стволом автомата и яростно зашептал:
— Что вы делаете, сопляки? Нашли место здесь, на дороге! Убирайтесь! — прикрикнул он на них.
Те двое, совсем еще ребята, сначала двинулись шагом вдоль стены, опасливо оглядываясь на нас, боясь, как бы мы не начали стрелять. Но, очутившись в темноте под деревьями, они бросились бежать со всех ног. Динику подождал несколько мгновений, затем повернулся к нам и снова холодно и сердито бросил:
— Эй, вы видели что-нибудь?
— Ничего не видели, господин старший сержант! — поспешно ответил Мышь.
— Тогда поехали, — сказал Динику, усаживаясь рядом с шофером. И машина с приглушенным мотором продолжала спускаться дальше к Грозэвешти.
— Эти, должно быть, отсюда, с «Вулкана», — прошептал мне через некоторое время сержант.
«Вот оно что, оказывается! — думал я, вспоминая, как повел себя Динику в тот знаменательный момент. — Значит, мы делаем вид, что охраняем кабель… Значит, и он не хочет, чтобы мы помогали немцам!» С этого момента я готов был броситься в огонь по первому же слову Динику. «Ведь он не только отпустил этих двоих, — думал я, когда мы въезжали в вороха казармы, — он не приказал нам соединить провод и не сообщил немцам! — На сердце у меня потеплело. — Посмотрим, на что пожалуются немцы!»
Немцы, однако, не жаловались ни тогда, ни позже, в такие же томительные дни. Мне пришла в голову мысль, что они, может, никогда и не жаловались и только кто-нибудь из наших предателей заставил нас смотреть за их проводами. Или, может быть, даже если они и жаловались, никто не исполнял их прихоти, потому что никто нас не спрашивал, что же мы стерегли в те ночи, когда провода все же оказывались перерезанными, и никто не посылал нас по следам «злоумышленников».
Так прошло еще несколько дней, и я снова почти забыл о нашем задании. Но вот как-то под вечер, когда на город опускались сумерки, у нас неожиданно началась тревога. День был жаркий, душный, и мы, утомленные, с нетерпением ждали вечерней прохлады. Поужинали мы еще засветло, как обычно, и теперь, растянувшись под деревьями в глубине сада, ожидали сигнала отбоя, чтобы разойтись по спальным помещениям. Сигнал тревоги прозвучал неожиданно, и мы быстро разошлись по отделениям, готовые броситься в траншею у стены казармы. Командир роты стремительно вышел на крыльцо, вскочил в коляску мотоцикла и на ходу передал командование ротой другому офицеру, добавив, что его срочно вызвали в штаб гарнизона. Не успели мы раздать боеприпасы и рассредоточиться по траншее вдоль забора, как командир вернулся. Он выскочил из мотоцикла, отыскал глазами Динику и подал ему знак подойти. Они вместе вошли в канцелярию и оставались там всего лишь несколько секунд, которые, однако, показались нам часом.
— Наверняка немцы снова рассердились, — высказал предположение Мышь.
— Тьфу! — вспыхнул Киру. — Сколько возни из-за них!
И действительно, как только на каменных ступеньках появился насупившийся Динику, мы поняли, что надо отправляться на линию. Но в этот раз Динику был каким-то другим. Несмотря на то что лицо его было напряженным, оно казалось просветлевшим. Во всей его фигуре появилось что-то повое. Мы подошли, не ожидая, пока он нас позовет, но несколько мгновений он даже не замечал, что мы стоим рядом… Неужели узнали, что мы отпустили тех тогда… с проводом?
— Все отправляемся на линию! — решительным тоном произнес Динику.
Он послал Мышь за машиной, а меня — за моим инструментом. Киру взял себе еще один диск для автомата.
Когда мы встретились у ворот, Динику вытащил ножницы из моей сумки, несколько раз пощелкал ими в воздухе, будто проверяя их на прочность, потом спросил меня:
— Режут?
— Как бритва, господин старший сержант!
У этих ножниц для резки электрического кабеля ручки тонкие и длинные, обмотанные изоляционной лентой. Короткие и сильные лезвия, словно стальные челюсти, с одинаковым успехом резали бумагу и железо. Когда мы увидели, как Динику прищуренными глазами рассматривает ножницы и пробует пальцем лезвие, у нас возникли подозрения.
— Что будем делать, господин старший сержант? — нетерпеливо спросил Киру.
— Увидите сами! — загадочно ответил Динику.
Мы выехали через ворота казармы, когда уже стемнело. Динику теперь сел вместе с нами в кузов, и мы все трое оперлись на кабину. Двинулись вдоль берега Дымбовицы, внимательно оглядывая улицу. Мотор работал размеренно и спокойно. Изнуренный дневным зноем, город отдаленно и глухо гудел. Прохожих на улицах было совсем мало, в основном одиночки. На мосту Котрочени, где начинался наш сектор, мы остановились. Здесь никого не было. Динику оставил Киру в конце моста возле машины, а Мышь с винтовкой в руках послал сторожить на другой конец моста. Мы въехали на мост и, достигнув середины, перегнулись через парапет из желтого камня, отыскивая глазами кабель.
— Бери его! — приказал мне Динику.
Я нагнулся и вытянул петлю черного провода гитлеровцев на парапет.
Динику протянул ножницы и — щелк! Справа, а потом слева от меня. Проделал он это с жадностью и удовольствием, которые даже не пытался скрыть. Я так и замер с куском кабеля в руках, онемевший, с застывшими от удивления глазами.
— Бросай его в воду! — приказал Динику.
В следующее мгновение грязная, мутная, иссиня-черная вода поглотила покрытый черной резиной провод. Оставшиеся на мосту концы кабеля уже нельзя было соединить: сначала надо было их нарастить, а затем сварить. Когда и другие увидели, какое дело мы затеяли, я думал, они лопнут от радости. Они начали припрыгивать вокруг Динику, бормоча что-то невнятное, будто напуганные еще неясным поворотом событий.
Динику, однако, успокоил их, приложив палец к губам. Это означало, что пока рано радоваться. Нас еще подстерегают скрытые опасности. Мы снова забрались в машину. На мосту Штирбей-Водэ, как и на мосту Элефтерие, мы даже не слезли с машины. Остановив машину у парапета, мы лишь перевесились через борт и перерезали провода в двух местах. Вырезанные куски провода сами падали в темную воду помелевшей от жары Дымбовицы.
Далее нам надо было действовать быстрее, поскольку немцы в любой момент могли пойти вдоль кабеля, обеспокоенные молчанием своих телефонов. Таким образом, нас могли обнаружить. Однако мы теперь довольно хорошо знали их телефонную сеть, ведь не кто иной, как мы сами устраняли неисправности на линии, и поэтому мы хорошо знали, куда надо ехать, где можно укрыться.
Возле дворца Котрочени мы въехали на машине прямо на тротуар, к самой стене, под тень густых, высоких деревьев. Динику взобрался на кабину и вырезал в нескольких местах по куску провода.
Прошло уже около получаса, а немцы ничего не учуяли. Динику по дороге сказал нам, что мы должны закончить все до десяти часов вечера, и ни минутой позже. Почти целый час мы потратили на провода вокруг военной академии, которых здесь было очень много. К тому же в некоторых местах здание охранялось часовыми или патрулями. Конечно, мы не привлекли внимания с самого начала, потому что были военными. Когда же немцы спохватятся, будет уже слишком поздно. Здесь, вокруг академии, мы набрали целую охапку обрезков проводов и побросали их в машину. Затем на большой скорости направились дальше, на улицу Раховы, время от времени останавливаясь под деревьями возле столбов и вырезая все новые и новые куски проводов.
