пучки света на наши позиции, отыскивая нас. Крики, плач, стоны теперь стали слышны отчетливее.
В воздух взвилась ракета, потом еще одна. Это был сигнал нашей артиллерии открыть огонь. И в этот момент мы увидели такое, от чего кровь застыла в жилах: фашисты на своем переднем крае привязали к столбам проволочного заграждения стариков, женщин и детей.
«Стреляйте! Пожалуйста, стреляйте, если у вас не дрогнет рука! — казалось, хотело сказать это злодейство. — Да, стреляйте в своих родителей, в своих детей, в своих стариков!»
Ракеты погасли, и тогда крики вознеслись к небу с еще большим отчаянием.
— Сынджеорзан! — закричал я. — Через несколько минут начнет бить артиллерия!
В воздух взвились еще две ракеты. Я бросился на КП роты.
— Господин капитан!..
Капитан Комэница схватился за трубку полевого телефона:
— Алло, «Стрела»! «Стрела»! «Стрела»! Алло, алло!.. Почему никто не отвечает?
Может, в этот момент заряжают орудия?! Может, в этот момент раздается команда «Огонь!» и через секунду наши снаряды будут убивать ни в чем не повинных женщин, детей, стариков?!
— Алло, «Стрела»! «Стрела»! «Стрела»!
— «Стрела» слушает.
— Не стреляйте!.. Не стреляйте!
Не знаю, что еще сказал капитан и что ему ответила «Стрела». Знаю только, что, пока не наступил рассвет, мы ждали, устремив взгляды на ту сторону плотины. Возле меня, сжав челюсти, всхлипывал Сынджеорзан.
Распятые на столбах жители села душераздирающе кричали и плакали.
Я смотрел на них, и в голове у меня была полная сумятица. Ни одной мысли, ни одного спасительного решения — ничего! Мы не могли ни стрелять, ни атаковать. Но что-то делать все же надо!..
Дав нам возможность посмотреть на их злодеяние и понять его значение, фашисты открыли по нас минометный огонь. Целых три часа мы были в полном бессилии. Но день прошел без других происшествий. Только в воздухе по-прежнему носились крики и стоны истязуемых.
За все это время Сынджеорзан не вымолвил ни слова. Он сидел, замкнувшись в себе, и бог весть какие мысли бродили в его голове.
Когда стемнело, началась беготня связных из рот в батальоны, из батальонов в роты. Приказы, вопросы, предложения передавались устно, излагались на бумаге, отстукивались на телеграфных аппаратах, звучали в телефонных трубках.
Стоны и плач доносились теперь глуше.
Я сидел возле плотины, напрасно вглядываясь в темноту. Небо затянуло облаками, ничего нельзя было различить.
— Господин младший лейтенант!
Я узнал голос.
— Что, Сынджеорзан?
— Вы мне верите?
— Почему вы меня об этом спрашиваете, Сынджеорзан?
— Потому что я решил попробовать. Разрешите мне взять с собой двадцать человек. Когда услышите взрывы, идите в атаку!
Было темно, и я не мог разглядеть выражение лица Сынджеорзана. Но я угадывал его.
— Что ты намерен делать?
— Зайду сзади! Я знаю эти места как свои пять пальцев.
— Пошли в роту! Я сам не могу решить.
Через полчаса мы прощались с ним.
— Счастливо оставаться, господин младший лейтенант… И чтоб нам свидеться живыми и здоровыми!
— Желаю удачи, Сынджеорзан! До встречи!
Мы перешли через плотину и поползли в сторону вражеских позиций, чтобы в трудную минуту оказаться как можно ближе к Сынджеорзану. Кто знает, что может случиться, каков будет результат его попытки?.. Вернется ли он оттуда?
Мы ползли метр за метром. В моей душе слабо затеплилась надежда. Может, удастся? Выполнению нашего замысла способствовала и скрывавшая нас плотная темнота. Ни с той ни с другой стороны не раздавалось ни одного выстрела, только время от времени до нас еще доносились стоны и плач.
Неожиданно заметались по земле прожекторы. Они освещали оставленную плотину, низину, поле с неубранной, затоптанной сапогами и танками кукурузой.
Мы прижались к земле и замерли. Над нашими головами просвистело несколько пулеметных очередей, с новой силой вспыхнули крики ужаса и плач привязанных к столбам жителей села. Позади, на гребне плотины, разорвалось несколько снарядов. Потом снова все стихло. Только прожекторы продолжали ощупывать землю.
Потянулись нескончаемо длинные минуты. Прожекторы по-прежнему метр за метром обшаривали плотину, поле. Но вдруг в воздухе просвистели два снаряда, раздался взрыв, и один из прожекторов погас.
— Молодцы, артиллеристы! — крикнул кто-то позади меня.
— Вперед, ребята! — шепнул я.
И мы поползли дальше. Но пулеметы сразу же начали мстить за разбитый прожектор.
…Что-то творится сейчас в душе тех, кто привязан к столбам колючей проволоки? Наверное, вздрагивают при каждом выстреле. Может, уже и кричать не могут от страха… Многие из них, наверное, уже погибли.
Я чувствовал, как в моей душе нарастает огромная, дикая, нестерпимая ненависть. Я полз вперед метр за метром, а за мной следом — солдаты. Прожектор снова стал искать нас. Мы опять замерли и в лучах прожектора то и дело видели проволочное заграждение и пленников, привязанных к столбам, словно мишени.
— А если нам напасть неожиданно? — спросил, догнав меня, Додицэ.
— Они начнут стрелять в пленников, — ответил я и тут же решил не делать больше ни шагу вперед, пока не услышу сигнала Сынджеорзана. — Нет, несчастные не должны умереть! Мы даруем им жизнь и радость. Даже если нам придется погибнуть, Додицэ!.. Сынджеорзан, где ты? Поторопись!..
Где-то раздался взрыв гранаты, затем еще несколько. Застрекотали пулеметы. Луч прожектора метнулся куда-то в сторону вражеских линий. Там началась схватка.
— Вперед, ребята!
Стоны и плач усилились, но тут же резко оборвались, потому что чей-то громовой голос возвестил:
— Наши!
Мы бросились вперед, чтобы как можно быстрее добежать до них и не дать фашистам опомниться. Мы спешили к привязанным людям, которые, возможно, уже ни на что больше не надеялись.
Когда мы добежали до проволочного заграждения и открыли огонь по окопам фашистов, раздался отчаянный вопль:
— Стреляйте!.. Стреляйте!..
Пулеметы строчили безостановочно, откуда-то из тыла слышалось громкое, протяжное «Ура!». В этот момент я почувствовал, как в мою душу потоком хлынула радость: Сынджеорзан!
— Вперед! — крикнул и я.
Рота неудержимо рванулась вперед. Светлело, и в отблеске зари я увидел Сынджеорзана. Он дрался врукопашную.
— Цел и невредим, Сынджеорзан?! — крикнул я.
— Как видишь, — ответил он.
После полудня, когда над полями снова воцарилась тишина, я сказал Сынджеорзану:
— На этот раз ты останешься в госпитале. Тебя ранило и в плечо.
