Говорил он четко, фразы строил правильно, словно уже проштудировал курс по допросу русских пленных.
– В задницу твои карты, – ответил Олейник с яростью, что удивила его самого. – Даю вам пять минут… а это очень много для таких ребят… чтобы вы собрались… и собрали все дерьмо после вашего пикника… и убрались!
Офицер вскинул брови, красивые и ухоженные:
– Но почему? Наши страны уже дружат. Что мешает и нам…
Олейник взглянул на часы:
– Одна минута прошла. Осталось четыре.
Полковник пристально посмотрел на русского офицера, улыбка сошла с его лица. Коммандос уже молчали, на их толстых сытых рожах было непонимание. Офицер оглянулся, бросил им несколько слов.
Олейник чувствовал напряжение. За его спиной сопели солдаты. Сперва не понявшие, зачем и для чего их подняли так внезапно, сейчас наливались неприязнью, что переходила в злость, а та заставляла сжимать оружие так, что белели костяшки.
– Две минуты, – бросил Олейник.
Коммандос поднимались, крупные и налитые мощью, пуленепробиваемые. Винтовки в их руках выглядели как оружие марсиан. Солдаты за спиной Олейника дышали все чаще. Он чувствовал, как их дыхание обжигает ему лопатки.
Второй офицер, молодой и с капризно пухлыми губами, обратился к полковнику недовольным раздраженным голосом. Олейник туго знал английский, не помогали ни курсы, ни самостоятельная учеба, но разобрал, что этот сопляк настаивает, что русскому не стоит поддаваться, что они здесь у своих союзников, они по договору с Украиной, русские им больше не указ…
А толстенный негр, вдвое толще полкового повара, достал черную коробочку, потыкал пальцем. По всей поверхности засветился экран, как на компьютере, негр что-то сказал, нажал кнопку, и тут же чистый голос на русском, почти без акцента, произнес:
– Парни, давайте дружить!.. Выпьем водки. Где ваши женщины?
На плоском экране появились голые девки, задвигались в разных позах, там же огромный голый негр, в котором Олейник узнал хозяина коробочки, хватал и ставил по-собачьи роскошных блондинок.
Слепая нерассуждающая ярость ударила в голову. Он с трудом оторвал взгляд от крохотного не то телевизора, не то компьютера, прохрипел чужим голосом:
– К бою!
За спиной защелкали затворы. Полковник застыл с перекошенным лицом, боясь шевельнуть пальцем, все еще надеясь, что ошибки не будет, разум возьмет верх, а значит, возьмет верх Америка… Олейник опустил руку на кобуру, расстегнул, глядя прямо в лицо молодому офицеру. Тот нагло усмехнулся и тоже опустил ладонь на кобуру. Рукоять торчала голая, может выхватить одним движением, как их придуманные ковбои.
– Время прошло, – сказал Олейник страшным хриплым голосом, каким никогда в жизни не говорил. Он чувствовал, что говорит не он сам, а говорит в нем кто-то более могучий и сильный, то ли его прадед, то ли древние боги, что ждут павших. – Они оказали сопротивление… Огонь!
Пальцы его сжали рукоять пистолета, он рванул из кобуры так умело и ловко, словно опять же его вела другая сила, поймал взглядом лицо молодого офицера, тот только-только вытягивал свой знаменитый «кольт» из кобуры. Палец судорожно сдавил спуск. Руку тряхнуло, по ушам ударил треск автоматных очередей. Он со сладостным торжеством увидел, как офицер содрогнулся, во лбу дыра, пролезет кулак, кровь выбрызнула алой струей. Он жал на спусковой крючок, и пули кромсали красивое лицо, пока офицерик наконец не опустился на колени.
Справа и слева грохотали автоматные очереди. Коммандос падали, пробовали ползти, хватались за оружие, но пули из русских автоматов били с такой силой, что отбрасывали назад, не давали прицелиться.
Рядом с Олейником истошно орал Волков. Он зачем-то присел на корточки и остервенело поливал свинцовым градом непрошеных гостей. Его трясло. С другой стороны кричал и ругался Степанов:
– Да что ж… заговоренные, что ли?.. Да здыхайте ж, твари!..
Он спешно выдернул опустевший сдвоенный рожок, перевернул и вставил другой стороной. Автомат ожил, пули крошили листья, взрывали землю, но коммандос продолжали ползти, хватались за оружие, с их стороны раздались выстрелы.
Со стороны русских слышались вскрики. Олейник заорал яростно:
– Ранен кто? Пленных не брать!
Сержант Иванец, у которого кончились патроны, прыгнул на толстого, как шкаф, коммандос, ударил ногой и кулаком, сбил наземь, не чувствуя, что получил две пули в спину от своего же друга, который стрелял короткими очередями.
Ищенко стрелял с перекошенным от ненависти лицом, а в глазах Кривина была, напротив, свирепая радость, счастье. По старой гимнастерке расплывалось красное пятно, но он стрелял, не чувствуя боли.
– Ах, женщин наших… ах, ты их пришел иметь?..
Треск автоматных очередей смешивался со звоном, с которым пули рикошетили от бронежилетов, но пули сотрясали коммандос, те даже с винтовками в руках не успевали прицелиться, их очереди беспорядочно посылали пули во все стороны, били в деревья, в небо, даже в спины своих же закованных в доспехи суперменов, но закричали и за спиной Олейника, он сам ощутил, как дернуло за волосы, обожгло горячим, но только поспешно шагнул вперед, ударом ноги выбил из рук рыжего штатовца пулемет, который проще бы ставить на танке.
Рыжий вскинул голову, Олейник с наслаждением ткнул ему в лицо ствол пистолета и нажал на
