— Как нам повезло, Уотсон, — усмехнулся он, указывая тростью на крошки, которые они тащили на себе, — что нам не приходится носить на горбу собственный обед, в три раза превосходящий наш вес. Это поистине урок терпения. — Холмс погрузился в молчание, задумчиво рассматривая пол. — Терпения, — медленно повторил он.
Мистер Уилсон крепко сжал губы.
— Какая чепуха! — воскликнул он. — Эти муравьи здесь развелись просто потому, что слуги выбрасывают мусор в печку вместо того, чтобы сделать несколько шагов и отнести его в мусорное ведро.
— И поэтому вы повесили на дверцу замок.
— Совершенно верно, повесил. Но я могу принести ключ. Не нужно? Тогда, если вы закончили, позвольте, я провожу вас в спальни.
— А можно мне взглянуть на комнату, где умер ваш брат, мисс Уилсон? — попросил Холмс, когда мы дошли до верхнего этажа.
— Сюда, пожалуйста, — сказала девушка, распахивая дверь.
Это была большая комната, обставленная с некоторым вкусом и даже с роскошью и освещенная двумя окнами в глубоких эркерах, между которыми стояла круглая голландская печь, точно такая же, как внизу, Она была выложена желтыми изразцами — в той же цветовой гамме, что и вся комната. На железной печной трубе висели две птичьи клетки.
— Куда ведет эта боковая дверь? — спросил мой друг.
— Она соединяет эту комнату с моей — раньше там была спальня моей матери, — ответила она.
Несколько минут Холмс рассеянно бродил по комнате.
— Насколько я понимаю, у вашего брата была привычка читать по ночам, — заметил он.
— Да. Он страдал бессонницей. Но каким образом?..
— Вот, взгляните: весь ковер справа от кресла закапан воском. А что это у нас здесь?
Холмс остановился у окна и рассматривал стену у самого потолка, Затем, взобравшись на подоконник, он протянул руку и, легко проведя пальцами по штукатурке, поднес их к носу. На лице его появилось озабоченное выражение, и он стал кружить по комнате, пристально разглядывая потолок.
— Совершенно непонятно, — пробормотал он.
— Что-нибудь не так? — дрогнувшим голосом спросила мисс Уилсон.
— Мне просто интересно было бы узнать, откуда взялись эти странные черточки и разводы на верхней части стены и на потолке.
— Это, наверное, проклятые тараканы, которые разносят пыль по всему дому! — извиняющимся тоном воскликнул Уилсон. — Я ведь говорил тебе, Джанет, вместо того, чтобы заниматься пустяками, тебе бы следовало лучше следить за прислугой. Но в чем дело, мистер Холмс?
Мой друг, который в тот момент подошел к двери и заглядывал в соседнюю комнату, закрыл эту дверь и снова вернулся к окну.
— Мой визит оказался бесполезным, — заявил он, — а так как я вижу, что поднимается туман, нам, наверное, пора отправляться. А это, вероятно, ваши знаменитые канарейки? — добавил, он, указывая на клетки над печкой.
— Ну, это просто так, отдельные экземпляры. Пойдемте-ка со мной.
Уилсон повел нас по коридору и распахнул одну из дверей.
— Вот, — сказал он.
Это, очевидно, была его собственная спальня, и мне никогда не приходилось видеть ничего подобного в течение всей своей многолетней практики. Вся стена от пола до потолка была завешана клетками, и маленькие певички в золотистых перышках наполняли воздух своим свистом и щебетаньем.
— Что дневной свет, что лампы или свечи — им это безразлично. Эй, Керри, Керри!
Он засвистел; мелодичные плавные звуки показались мне знакомыми. Птичка, тут же подхватив, повторила прелестную песенку.
— Жаворонок! — воскликнул я.
— Точно. Я ведь вам говорил, что fringilla, если его правильно дрессировать, можно сделать превосходным имитатором.
— А вот эту песенку я не узнаю́, должен честно признаться, — заметил я, когда одна из птичек засвистела, начав с глубоких басов, какую-то странную мелодию, которая затем поднималась к более высоким нотам и заканчивалась своеобразным tremolo[2].
Мистер Уилсон набросил на клетку полотенце.
— Это песня тропической ночной птицы, — коротко сказал он, — и, поскольку я позволяю себе гордиться тем, что мои птички днем поют дневные песни и только ночью — ночные, мы накажем Пеперино, пусть сидит в темноте.
— Меня удивляет, что вы предпочитаете иметь в своей комнате открытый камин, а не печку, — сказал Холмс. — Здесь, наверное, страшные сквозняки.
— Я этого не заметил. Боже мой, туман действительно сгущается. Боюсь, мистер Холмс, что вам предстоит не очень-то приятная поездка.
— Тогда нам нужно двигаться.
Когда мы спустились по лестнице и задержались в холле, пока Теобольд Уилсон ходил за нашими шляпами, Холмс наклонился к нашей молодой спутнице.
— Хочу напомнить вам, мисс Уилсон, то, что я недавно говорил о женской интуиции, — спокойно сказал он. — Бывают случаи, когда истину легче почувствовать, чем увидеть. Спокойной ночи.
Через минуту мы уже ощупью шли по садовой дорожке к тому месту, где сквозь густой туман тускло светились огоньки нашего наемного экипажа.
Мой спутник сидел погруженный в свои мысли, когда мы с грохотом катили на запад по грязным улочкам, которые выглядели еще более жалкими в свете газовых фонарей, горевших неверным свистящим пламенем возле многочисленных питейных заведений. Ночь обещала быть ненастной, и уже теперь немногочисленные прохожие сквозили сквозь желтый туман, который все плотнее окутывал улицы и тротуары, словно призрачные тени.
— Мне очень жаль, мой дорогой друг, — заметил я, — что вам пришлось зря тратить время и силы — ведь вы и так слишком утомлены.
— Верно, верно, Уотсон. Мне тоже казалось, что дела этого уилсоновского семейства не представляют для нас никакого интереса. И все-таки… — Он откинулся на спинку сиденья, отдавшись на минуту своим мыслям. — И все-таки все это скверно, очень и очень скверно! — шептал он словно про себя.
— Я не заметил ничего подозрительного.
— Я тоже. Однако все колокольчики тревоги в моей голове непрерывно звонят, предупреждая об опасности. Почему камин, Уотсон? Почему камин? Надеюсь, вы заметили, что труба от подвальной печи соединена с печами в спальнях?
— В одной спальне.
— Такая же печь есть и в соседней комнате, где умерла мать.
— Я не вижу здесь ничего такого, просто устаревшая система отопления.
— А следы на потолке?
— Вы имеете в виду пыльные разводы?
— Я имею в виду следы сажи.
— Сажи! Вы, конечно, ошибаетесь, Холмс.
— Я их потрогал, понюхал, внимательно рассмотрел. Эти крапинки и черточки нанесены древесной сажей.
— Ну что же, этому, наверное, есть какое-нибудь вполне естественное объяснение.
Некоторое время Холмс молчал. Наш экипаж приближался к самому городу, и я глядел в окно, рассеянно барабаня пальцами по стеклу, уже помутневшему от сгустившегося тумана, как вдруг громкое восклицание моего спутника вывело меня из задумчивости. Он пристально всматривался во что-то поверх моего плеча.
— Стекло, — бормотал он.
На замутненной поверхности стекла был виден замысловатый узор из разводов и линий, которые
