Штукин быстро загасил окурок:
– Я скажу за себя. У меня – личный счет. Хотя, я понимаю, что лично меня Гамерник убивать не собирался – он и сейчас вряд ли знает, что я такой, вообще, есть на белом свете. И Ося – тоже под замес попал, и его, наверное, не хотели… Но для меня это ничего не меняет. Я хочу, чтобы они все равно ответили… Надеяться на государство в этом плане – нет резону. И, потом, я хочу сам, своими руками что-то сделать для того, чтобы им плохо было, а не просто сидеть и ждать на берегу, когда мимо меня проплывет труп врага…
Юнгеров вдруг подумал о том, что Егор, когда кинулся на Штукина, мог рассуждать похоже: пусть и неумышленно Валера эту Зою сгубил – но если сгубил, то ответить должен… Александру Сергеевичу стало как-то неуютно от этой мысли, и озвучивать вслух он ее не стал. Валера же между тем продолжал:
– Это – моя мотивация. Что же касается глубинного смысла того, что я предлагаю – тут все просто: я хочу, чтобы он, проверив, поверил мне, а я потом смогу дать ему ту информацию, на которой влипнет. Более четко сформулировать я не могу.
Юнгеров покачал головой:
– Куда уж четче… Ты не кокетничай… Говоришь – информацию, на которой он влипнет? А где такую взять, как смоделировать? Он же не квартирный вор, чтоб его с поличняком за шкирку…
У Валеры азартно заблестели глаза:
– Он – не вор, но пошлет-то на дело квартирных воров! Ну, в лифте расстреливать послал же он мокроделов! А эти «воры» в лапах Крылова – они не суки – молчать не будут…
Снова возникла пауза. Юнгеров медленно жевал нижнюю губу, прикрыв глаза, и думал. Штукин вдруг заметил, что трясет нервно левой ногой, и приказал себе унять эту дрожь. В стекло окна билась поздняя сентябрьская муха – уже не очень юркая, толстая и полуснулая. Александр Сергеевич встал, распахнул окно, выпустил муху и оглянулся на Штукина:
– С другой стороны, а что мы теряем? За спрос денег не берут, а смешным показаться… да наплевать! В любом случае, у него неприятный осадок будет – и это тоже хорошо. В том смысле, что справедливо. Но и опускаться до того, чтобы бомжи ему под дверь срали, тоже неохота. Ты не напрягайся, это я так, к слову… Говно под дверью – оно, кстати, очень настроение портит, но ведь не это же – цель… А информация, которой можно замочить… Типа, ты знаешь, где Флинт зарыл сокровища? Где мои левые грузы через таможню идут? Так меня тут не зацепишь. Я ведь и сам – не квартирный вор, и Гамерник это понимает.
Валера понял, что решение почти принято, еще чуть-чуть и…
– Главное – начать, Александр Сергеевич!
Юнгеров прищурился почти по-ленински:
– Ну, брат… Мы ведь с тобой не ремонт в хрущевке затеваем.
Валера хотел было серьезно кивнуть в ответ, но не выдержал и весело фыркнул. Глядя на него, улыбнулся и Юнгеров, сам не понимая с чего. Они так поулыбались друг другу, а потом Штукин сказал:
– Я знаю очень много разных несерьезных лирических нюансов про вас и ваше ближайшее окружение. Но, по сути, я не знаю ничего.
– И?
– Какое-то время можно продержаться!
Юнгерову от его улыбки вдруг стало как-то светлее. Он вспомнил себя в молодости, и ему тоже захотелось ощутить кайф от собственной бесшабашности, от бравирования азартом и внешне несерьезного отношения к серьезнейшим вещам. Продолжая улыбаться, Александр Сергеевич вдруг сказал:
– Повезло тебе, Штука, что на дворе сейчас двухтысячный год, а не девяносто первый… Хорошо, что девять лет назад ты еще совсем сопливым был.
– Почему? – не понял Валера. Юнгеров хмыкнул:
– Потому. Кабы ты в те года, да с твоим характером, да с натурой вот такой авантюрной – ой, мама… Убили бы тебя, скорей всего. Или – сел бы, да надолго…
– Других вариантов не было бы?
Александр Сергеевич кивнул:
– Отчего же, есть и еще вариантец, но на него шансов было бы очень-очень мало.
Про себя Юнгеров сказал, что это был за «вариантец»: «Или ты бы стал таким, как я», но вслух не стал этого произносить по педагогическим соображениям. Вслух он сказал другое:
– А если шансов почти нет, то не хрен и обсуждать неведомо что…
У Валеры в глазах что-то блеснуло, и Юнгерову даже показалось, будто парень догадывался, что он имел в виду под третьим вариантом…
Из открытого окна тянуло холодом. Над озером клубился вечерний туман. Было очень тихо.
– Ладно, – сказал Юнгеров, и Штукин понял, что решение принято. – Об этой авантюре знаем только мы с тобой вдвоем. По крайней мере, пока. Ни в коем случае об этом не должен узнать Ермилов – он точно меня переубедит. И тебя переубедит тоже, но по-другому. Потому что меня просто переубедит, а ты будешь дежурным по кухне – «вечным дежурным»![8]
Штукин смысл понял, хотя и не понял, что Юнгеров цитирует:
– Не надо…
– Сам не хочу! – воскликнул Александр Сергеевич. – А посему решим так: пока ты идешь просто на разведку. Держишься открыто, нагло, раскованно. Задача минимум – просто снять его реакцию. Потому что ты прав: его реакция… это мое убеждение. А если говорить про… не минимум, то… То это уже информация, тут надо будет серьезнее подходить. Тогда и посмотрим. Гут?
– Базаров нет! – откликнулся Штукин, только сейчас осознавший, что сумел-таки добиться одобрения своей авантюрной идеи. Валера смотрел на Александра Сергеевича, который был его намного старше, и вдруг увидел в нем столько мальчишеского, что даже растерялся и отвел глаза в сторону. Хотя, может быть, он отвел взгляд и по другой причине: чтобы и в его глазах не прочиталось кое-что лишнее…
Возвращаясь вечером в город, Штукин пребывал в странном состоянии – его колбасило, колбасило самым натуральным образом. С одной стороны, Валера радовался, что все получилось так, как он хотел, с другой – он чувствовал какую-то опустошенность, видимо, слишком много потратил нервной энергии… А еще Штукин по-прежнему не знал – что же ждет его впереди, какие развилки и повороты. Он предчувствовал, что скоро, очень скоро ему придется делать выбор – и, может быть, не один раз, но, как только он пытался хотя бы теоретически сформулировать – между чем и чем надо будет выбирать – запутывался мгновенно еще больше…
Валерка гнал машину по шоссе, стискивая руль изо всех сил, и время от времени шептал:
– Ничего, ничего… Вперед – это лучше, чем на месте… Впереди – туман, но туман – это друг штурмовика!
В какой-то момент Штукин вдруг понял, что ему надо остановить машину и перекурить – чтобы хоть немного успокоиться. Валера припарковал машину у обочины. Закурил и неожиданно задал сам себе вопрос: а куда он, собственно говоря, сейчас несется? Куда спешит? К себе в пустую квартиру? Нет, только не это… А куда же тогда? Штукин уронил голову на руль. А может быть, подъехать прямо к офису Гамерника – вдруг он еще там – да и попробовать атаковать с ходу?
Валерка встрепенулся было, но почти сразу отверг эту идею – нельзя сейчас ехать к Гамернику, сил нет. Вся энергетика ушла на разговор с Юнгеровым, нельзя идти в лобовую, будучи выжатым, как губка… Но куда же податься? Где голову преклонить? Как расслабиться, как снять чудовищное внутреннее напряжение последних дней? Неожиданно Штукин вспомнил о Вере, подруге Николенко. Она несколько раз звонила ему, когда Зоя пропала, но Валера либо не отвечал на звонки, видя ее номер на дисплее своего мобильника, либо уклонялся от разговоров, обещал перезвонить и не перезванивал. А потом Вера, наверное, обиделась и уже несколько дней не звонила…
Штукин быстро перебрал в голове всех своих знакомых женского пола и понял, что никого из них не хочет видеть. И спать с ними – не хочет, и пить – тоже. А вот Вера… Есть, конечно, нехороший момент – слишком явная ассоциация с тем, что хочется забыть. Хочется, но ведь все равно не забудешь! Говорят, если хочешь избавиться от какого-то комплекса – надо шагнуть к нему навстречу. Клин клином вышибают… Вышибают ли?
