растереть. Могу вам сдать, могу почтой в Русский музей отправить… Чтобы они там сгнили в их спецхранах… А все остальное – пусть государство доказывает, то, которое часы по 27 тысяч долларов носит.
– Все?
– Все.
– Нет, Валера, не все. Есть один ма-аленький такой нюансик. Это я.
– В каком смысле вы?
– В прямом. Мы с тобой не только официальными бумагами связаны. И ты это хорошо понимаешь. Я вправе был рассчитывать на твою большую… не знаю, как и сказать, – откровенность – это не совсем точное слово в такой ситуации. На доверие, наверное. Если уж ты попал в такое говно – то почему же сразу на меня не вышел? Почему я должен узнавать всю эту трихомудию от… третьих лиц?
Штукин опустил голову, полковник помолчал, не дождался ответа и продолжил:
– Чего молчишь? Думал, само рассосется?
Валера яростно залез пятерней себе в волосы и начал их нервно крутить на пальцах:
– Где-то так… Хотя, конечно, до определенного момента… Потом я уже не думал, что рассосется, но…
– Это с какого же такого момента? – поинтересовался Ильюхин.
– Да с того, как с опером пацапался, который на мое место пришел. Он-то ниточку и зацепил, хоть и салага зеленый… У него стимул был надорваться. Зоя, она до того, как со мной, – с ним… В общем, тут такое общежитие получилось… Трудно, товарищ полковник, таким-то вот бельем трясти…
Валера вдруг поднял глаза, в которых промелькнула догадка:
– Виталий Петрович, а не Якушев ли вам всю эту драму поведал? Кроме него, ведь темой-то особо никто не занимался… Или он уже всем раззвонил?
Ильюхин негромко, но твердо прихлопнул по столу ладонью:
– Он не раззвонил. И зря ты так об этом парне. То, что он ко мне пришел со своими сомнениями и со своей болью – это твое счастье. И дальше эта тема не пойдет. А могла бы. У нас с ним очень тяжелый разговор был. Повторяю – счастье, что парень нормальный, свой оказался.
– Свой? – хмыкнул было Штукин и тут же прикусил язык.
В раздражении Валера чуть было не проговорился относительно того, какой Якушев «свой». Но сдавать Егора ему было никак нельзя – ведь если Ильюхину рассказать обо всем, о сцене у озера в имении у Юнгерова, тогда получится, что те, к кому его внедрили узнали всю историю с гибелью Николенко раньше куратора… А это – еще один «косяк». Не хотелось Штукину признаваться, что Юнгеров его уже воспитывал – за то же самое. Даже слова похожие употреблял… А объясни сейчас полковнику, кто такой Якушев на самом деле, – ясно же будет, что Юнгеров с компанией в курсе всей темы… Справедливости ради нужно отметить, что этот мотив не был для Штукина единственным, чтобы не объяснять Ильюхину, насколько Егор «свой». Валера все же чувствовал какую-то свою вину перед парнем. Злился, не мог эту вину сформулировать, не соглашался с ней, но – в глубине души все же чувствовал…
Задумавшись, Штукин не расслышал вопроса полковника, и тот был вынужден повторить его:
– А чем же тебе, спрашиваю, Якушев не свой?
Валера постарался усмехнуться как можно более естественно:
– Да салага он… Выпускник юрфака. Не дорос еще просто до «своего».
– Дорастет, – спокойно парировал Ильюхин. – Задатки есть. А насчет юрфака – что это ты замужиковствовал? Прямо как камергер Митрич из «Золотого теленка». Или у тебя комплексы по поводу собственной недостаточной грамотности? Я, кстати, тоже юрфак закончил. И ничего.
– Как сказать, – повел бровью Штукин. – Вот для Крылова вы и не будете своим. По многим причинам, но и из-за Петербургского университета – тоже. Что, не так?
– Уел, – полковник поднял руки, показывая, что сдается, и предложил: – Ладно… Считаем, что проехали. Забыть – не предлагаю, такие вещи, наоборот, помнить надо, чтоб правильные выводы сделать… Но проехали…
– Забудешь тут, – заворчал было Штукин, но Ильюхин пошлепал ладонью по столу:
– Все. Не будем уставать, пережевывая все во второй раз. Давай-ка, брат, рассказывай о своей непосредственной работе.
Валера потер пальцами себе виски, пряча в локтях выдох облегчения и, постарался сконцентрироваться:
– Так, а что рассказывать-то… Внешне они, как я уже говорил, ни на какое ОПС не похожи…
– Тем более – рассказывай. Лучше, когда вот так ошибаются, чем когда начинают пургу гнать.
Штукин склонил голову к плечу и прищурился:
– Это вы насчет ОПС – что я, дескать, ошибаюсь? Есть: ошибаюсь!
– Валера!
Штукин понял, что и у ангельского терпения Ильюхина есть предел, и перестал фиглярствовать, перейдя к четкому и серьезному описанию своих впечатлений в мелких деталях. Строго говоря, то, что он рассказывал, трудно было назвать информацией. Валера рассказывал об атмосфере, об оттенках и нюансах. Несколько раз Ильюхин перебивал его уточняющими вопросами, и по лицу полковника было трудно понять, доволен ли он ответами. Больше всего, как показалось Штукину, Виталия Петровича заинтересовало то, что в окружении Юнгерова, говоря о расстреле в лифте, часто вспоминают Гамерника – однако именно по этому поводу дополнительных вопросов почему-то не последовало. Заканчивая свой рассказ, Валера протянул Ильюхину смятый и сложенный вчетверо лист бумаги, который достал из заднего кармана джинсов:
– Тут я записывал данные людей, их функции, телефоны. Связи… также номера автомашин. Правда, думаю, что все это они никак не скрывают и сами.
– Не скрывают, – кивнул Ильюхин. – Но передать все это мне в сведенном виде – вряд ли бы согласились. Поэтому ты бы, брат, поаккуратнее как-то… Ты такие бумажки с собой в карманах так просто не таскай. Случайность – это дело такое…
Штукин пожал плечами:
– Я понимаю… Но в разведшколе «Абвер-Рига-2-2» я не учился и потому более четырех телефонов подряд запомнить просто не в состоянии.
Ильюхин собрал морщинки вокруг глаз – и ими только и улыбнулся:
– Не учился, говоришь? А нервы в критических ситуациях именно такие, как у выпускников этой школы.
– Совпадение, – отрекся Валера. – Мамой клянусь.
– Вот тут верно.
Полковник замолчал, потом неторопливо закурил сигарету, видно было, что он хочет сказать еще что-то. Штукин никак не стал проявлять свое любопытство, дождался, пока Виталий Петрович сам вернулся к волновавшему его вопросу:
– Вот я о чем еще поговорить хочу, и уже мимо шуток… Значит, для окружения Юнгерова причастность Гамерника к вашему расстрелу не такая уж и тайна?
Валера напрягся: таких формулировок в его рассказе не было, он это точно помнил. А Ильюхин добавил, будто с самим собой разговаривал:
– А ведь и правда, воняет от этого Гамерника…
Штукин осторожно кашлянул, но Виталий Петрович словно бы продолжал грезить:
– Главное, чтобы эта вонь не стала естественной средой, а то недавно совсем…
Полковник осекся, посмотрел на Штукина и потер лоб пальцами, которыми еще и сигарету держал. Валера вдруг по-настоящему разволновался:
– А что случилось-то, товарищ полковник? Я ничего не понял про вонь и естественную среду.
– А… – махнул рукой Ильюхин, и столбик пепла с сигареты упал прямо на стол: – Заехал тут недавно я на одно место убийства. Ну, труп там пролежал уже суток пять, атмосферу ты представляешь. А опер из РУВД ходит по квартире и стаканчик мороженого – черносмородинового – лижет. Сказал, что по дороге купил… Конечно, они привыкли, и я уж точно привык… Но – неправильно это! Понимаешь?! Неправильно!
Странное дело, полковник вышел из себя больше, чем когда шел очень тяжелый разговор о случае с Николенко. Валера облизал пересохшие губы и осторожно поинтересовался:
