и очевидностью, ибо после столь бурной ночи совсем не худо расслабиться и хотя бы пару часов подремать. Причем не только ему, но и Козыреву. А то не ровен час заснет за рулем и опрокинет в кювет. Али еще куда поглубже.
В эту минуту дверь парадной дома № 4 хлопнула и в направлении «грузчиков» в буквальном смысле этого слова вынесся некий лысеющий блондин предпенсионного возраста с ленинским прищуром и ленинского же роста. Он резво подскакал к бригадирам и, сотрясая воздух сухоньким кулачком, взвизгнул:
– Что же вы делаете, ироды?!
Нестеров и Эдик недоуменно переглянулись.
– Понаехали тут! Вам что, в вашем Ленинграде места уже не хватает? Сюда прикатили безобразничать?
– А в чем, собственно, дело, папаша? – осторожно спросил Каргин.
– Какой я тебе папаша? Ты еще под стол пешком ходил, когда я первый школьный выпуск выпустил. А когда тебя в пионеры принимали, я уже заслуженного учителя РСФСР получил. Поняли, «сынки»? Хотя, что я говорю… В мое время таких, как вы, в пионеры не принимали.
– Да, Эдик, не к добру ты сегодня пионеров вспомнил. Помянешь черта – он и объявится, – усмехнулся Нестеров.
– А позвольте поинтересоваться, почему это вы нас с товарищем в пионеры принимать не хотите? Мы, может, скворечники делать и не умеем, но зато маршируем классно.
Эдик явно оседлал своего любимого конька. Водилась за ним такая слабость – он обожал издеваться над гражданским населением.
– Потому что пионер – верный друг природе! Он ее охраняет и преумножает ее красоту, – наставительно произнес «природовед», и глаза его затянулись ностальгической поволокой. – А такие, как вы, только разрушать и гадить горазды!
Бригадиры, слегка оскорбленные глаголом «гадить», непонимающе покрутили головами и наконец заметили, что передним левым колесом Паша заехал на то, что с некоторой долей условности можно было назвать газоном. В результате наезда трагически упокоился торчавший из потрескавшейся земли чахлый кустик неопознанной желтоватой зелени. До того чтобы умереть своей смертью, кустику не хватило буквально пары дней.
– Так это ваш фэн-шуй? – сообразил Эдик и состроил соответствующую ситуации скорбную гримасу. Вышло у него это не слишком убедительно. – В таком случае примите наши глубочайшие извинения. Кстати, он все равно был не жилец.
– Это точно, – подтвердил Нестеров. – Отцвели уж давно хризантемы в саду.
– Да как вам не стыдно?! – взвился «природовед». – Это из-за вас, из-за этих ваших машин, из-за всего этого технократического хаоса земля стала больной! Вы уродуете нашу землю-страдалицу, она обезображена человеческим злом и стонет. Вы слышите? Она буквально стонет…
– Да слышим мы, слышим, – перебил заслуженного педагога Эдик.
Он не соврал, поскольку как раз в этот самый момент из-под земли донеслось приглушенное утробное пыхтение, отдаленно действительно чем-то напоминающее стон.
Защитник природы побледнел, отпрянул назад, и на лице его отразилась сложнейшая палитра чувств: от выпестованного годами советской власти атеистического ужаса до потаенного трепета перед высшими силами и тем, что принято именовать божьим промыслом. Типа, «вот что крест животворящий делает».
Пыхтение столь же неожиданно прекратилось. На пару секунд в воздухе повисла звенящая тишина, а затем подземный голос отчетливо произнес:
– Не, ни хера! Вдвоем не сдюжим. Чем-то тяжелым придавили. Суки!
Надо ли говорить, что произведенный эффект в данном случае был на порядок сильнее «Фауста» Гете?
– Если бы у моей мамы был такой же мерзкий голос, как у земли-страдалицы, я бы в детстве, наверное, писался по ночам, – печально констатировал Эдик и обернулся к «природоведу». Но того уже и след простыл – педагог покинул загадочное место столь же быстро, как некоторое время назад объявился. Но, как выяснилось, покинул ненадолго.
Не успели Нестеров с Каргиным отсмеяться и раскурить по сигаретке, как началась вторая часть марлезонского балета.
– Он что, на коне возвращается?
– Не на коне, а с конем, – уточнил Эдик.
– А конь в пальто?
– Увы, без. Но зато при кокарде и, похоже, при исполнении.
Заслуженный педагог возвращался, ведя за собой молодого лопоухого сержанта. Лицо блюстителя порядка нельзя было назвать волевым, несмотря на то, что сержант очень старался. Что же касается специфического «конского звука», то его издавала обувь милиционера – по неведомым причинам государев человек был обут в лыжные ботинки с металлической окантовкой.
– Явление мента народу, – шепнул Каргин. – Похоже, в Гатчинском ОВД давно не получали вещевку и «шмоточные».
– А может, ему просто так удобнее выбивать показания? – выдвинул свою версию Нестеров. – Тогда, боюсь, что я сдам адреса наших конспиративных квартир и тексты последних входящих шифротелеграмм. Прости, Сергеич, но больше десяти минут пыток мне не выдержать.
– Потерпи, может, обойдется. Нам бы только мост проскочить – за речкой наши.
Тем временем в полку служивых людей прибыло. Заинтригованные молодые «грузчики» поспрыгивали с качелей и подтянулись к своим старшим – разговор с гласником обещал вылиться в мощное по своему накалу и драматизму ток-шоу.
Сержанту такой расклад понравился не шибко – храбрым портняжкой, который «одним махом семерых убивахом», он явно не был.
– Сферффант Каффалефф, – неразборчиво представился милиционер и лениво козырнул. Из опорного пункта, размещавшегося в том же доме, «природовед» выдернул его прямо с чайной церемонии. Так что сержанту пришлось дожевывать пирожок с рисом и мясом птицы буквально на ходу. – Ваши документики!
– Очень приятно. – вежливо ответил Каргин. – Приятно, что в городе Гатчина сотрудники милиции столь оперативно реагируют на заявки простых граждан.
– Это, между прочим, мой бывший ученик, – выглянул из-за не слишком широкой милицейской спины заслуженный педагог.
– В таком случае беру свои слова обратно. Это никакое не беспрецедентное явление, а самые заурядные кумовство и протекционизм.
– Разговорчики! – среагировал сержант – Документики!
– Справка об освобождении подойдет?
– Где и за что сидели? Когда освободились? Отметка о регистрации есть?
– Вы меня не так поняли, товарищ сержант. Я имел в виду справку-освобождение от общения с младшим начальствующим составом органов внутренних дел. Порой (верите-нет?) самому так хочется поговорить с простыми милицейскими парнями, с рабочими, так сказать, лошадками, – Эдик выразительно посмотрел на ботинки сержанта, отчего тот немного смутился, – …но нельзя. Санкционировано общение только от лейтенанта и выше.
– Неповиновение представителю власти? – догадался сержант.
– Именно так. Причем злостное.
– Тогда вам придется пройти со мной в опорный пункт.
– Так это у вас находится та самая точка?
– Какая точка?
– С помощью которой можно перевернуть мир.
Из этой фразы сержант понял одно – над ним глумятся.
– Буду вынужден применить…
