Хотел записать номер машины.
— Крутая страховка, — буркнул Зверев. Алена не обратила на его реплику внимания. Она смотрела вниз, на свои тапочки — два плюшевых розовых бегемотика с синими глазами безмятежно улыбались. Они не знали, что такое отчаяние, боль и беда.
— Он ушел… а я стояла у окна и молилась… Я молиться не умею, я просто просила Бога, чтобы он помог нам. Я видела, как Гия пересек двор и поднялся на улицу. Там, у остановки, стояла машина — светлый «жигуленок». Гия сел в нее. Мне казалось, что сейчас машина сорвется с места, Георгия увезут, и я больше никогда его не увижу. Я не любила его. Он был эгоист, он был несправедлив к людям… но я очень боялась, что больше не увижу его. Но все обошлось. В ТОТ РАЗ все обошлось. Он вернулся. Вернулся сияющий, принес пачку долларов… Смеялся, говорил: «Я могу их строить как бойскаутов…» И мне тоже стало легче. Господи, какая я была дура!… Дура, дура! Девчонка. Я увидела сияющего Гию, доллары и поверила вдруг, что все будет хорошо, что Бог меня услышал. Мы выпили по глотку виски. Мы были возбуждены как дети, которым объявили, что уроки на сегодня отменяются. Георгий сложил в пакет видеокассету, две «кассеты Стужи» и копии с них. Сказал, что возвращаться уже не будет… что Мирослава, дети… Я не знала, что вижу его в последний раз.
Алена умолкла, на глаза навернулись слезы. Неслышно подошел и потерся о ее ногу кот… Андрей понял, что она сказала все, что могла сказать, выплеснула свои эмоции и вот-вот закроется, замкнется и понесет свою подлую беду дальше. В какой-то мере ему даже было жаль эту женщину — маленькую, беспомощную и беззащитную сейчас. Он не представлял, как же она будет жить дальше с этим чудовищным грузом… Одновременно он не испытывал к Алене никакого сочувствия. Вина ее в произошедшем была огромна.
— Алена, — сказал Обнорский, — ты говорила, что Георгий хотел записать номер машины… он записал?
— Да, конечно, — сказала она, вытирая глаза по-детски — кулачками. — Записал. Я потому и успокоилась тогда, потому что подумала: если есть номер машины… если известны люди… Значит, они не посмеют что-нибудь сделать с нами.
— Ты сохранила эту запись? — спросил Зверев.
— Да, — сказала она.
Обнорский и Зверев переглянулись. Они оба не верили в такую удачу.
— А где она? — спросил Обнорский.
— Там, — сказала Алена, никак не обозначив, где это «там».
— Где — там?
— Там, за портретом Георгия. — Она качнула головой на тот портрет в рамке, что стоял на столе.
Не спрашивая разрешения, Андрей встал, подошел к столу и взял в руки фотопортрет Георгия Горделадзе… Гия улыбался очень хорошей, открытой улыбкой. Андрей повернул портрет обратной стороной — пусто. Он отогнул четыре лепестка, вынул лист паспарту… на стол спланировал листок, вырванный из записной книжки.
Андрей прочитал: «8…9 КИЯ. Заец. Слепой».
— Отдай! — закричала Алена. — Отдай, сволочь!
Обнорский и Зверев сидели в салоне «пятерки» на бульваре Леси Украинки, возле той самой остановки, откуда Георгий Горделадзе уехал 16 сентября. Мимо проносились редкие автомобили. Отсюда были хорошо видны окна Алены. В окнах горел свет.
— Тварь, — сказал, глядя на окна, Зверев.
— Несчастная баба, — сказал Обнорский.
— А ты пожалей ее, — ответил Сашка неожиданно зло.
— Саша… — сказал Обнорский.
Зверев перебил:
— Не надо. Проповедей не надо… Она — тварь. Если бы она сразу сообщила номер тачки, на которой его увезли… он был бы сейчас жив.
— Саша, послушай меня. Она, конечно, тварь… Но она не верила в то, что Георгия убьют. Она ведь позвонила посреди ночи Эстеру. И тот, видимо, ее успокоил: все в порядке, играем спектакль «Жертва режима». Играем версию «похищение». Спи спокойно, днем Гия сам тебе позвонит. И ведь он позвонил — семнадцатого числа был звонок с Таращанского моторного на ее телефон. Какое-то время она сама верила в то, что ничего страшного не произойдет.
Зверев щелкнул зажигалкой, затянулся сильно и ответил:
— Брось! Брось, Андрюха… Она — прямая соучастница убийства Горделадзе. Если не в юридическом плане, то в моральном — бесспорно. И она сама это знает. А еще она знает поименно всех организаторов убийства… почему она до сих пор жива?
— Я думаю, что это ее бывший любовник Эстер отдал команду не трогать ее.
— А я думаю, что ее не убили только потому, что были уверены: она будет молчать. Они уже считали ее СВОЕЙ.
— Ты прав, — сказал Обнорский сухо.
Они вернулись в гостиницу на левобережье, поужинали и сели в номере Обнорского подводить итоги. Настроение после общения с Затулой было пакостное… ощущение осталось такое, как будто наступил на гадюку. Однако это не отменяло работы.
— Что будем делать, опер? — спросил Обнорский.
— Я бы попросту передал всю информацию в прокуратуру.
— Я бы тоже сделал это с удовольствием. Но… не вижу смысла. Неужели ты, Саня, считаешь, что они сами не смогли бы — будь на то желание — поднять эту тему? Если бы сразу закрыли Алену на десять суток, она бы «потекла».
— Это точно. Когда человек… особенно человек из «интеллигенции» оказывается в камере… среди уголовников… когда он впервые в жизни видит парашу, его взгляды на жизненные ценности сильно меняются. Если бы закрыли Алену, она бы «потекла» через сутки. Максимум — через двое.
— А они этого не сделали. Вместо этого они включили Затулу в состав следственной группы. Вывод? Никто и не хотел раскрывать исчезновение Горделадзе. А сейчас, после того, как Стужа вылез со своими записями, все и подавно шарахаются от этого дела, как от чумы.
— Что предлагаешь? — спросил Зверев.
— В принципе, картина ясна. Мы можем написать отчет, сдать его нашему заказчику и вернуться в Питер. Но я бы хотел разобраться до конца. Понять, почему убили Георгия и кто его убил?
Зверев открыл бутылку пива, сделал глоток прямо из горлышка. Потом сказал:
— Убивать его действительно не было никакого смысла. Ну взяли за жабры, вывезли в Таращу… отмудохали, отобрали кассеты и деньги… но убивать-то зачем? Проще и практичней заставить работать на себя. Однако ж убили. Не вяжется как-то, не вижу логики.
— Потому я и хочу разобраться, — ответил Андрей. — В машине были Заец и некто Слепой. С них и следовало бы начать, но Зайца уже не спросишь, а кто такой Слепой, мы пока не знаем. Скорее всего, это человек Отца.
— Нужно устанавливать. Если Георгий его знал — а он его знал, раз уж записал «Слепой» — то, скорее всего, этот Слепой из ближайшего окружения Отца. Тем более, что и сам Отец не послал бы на такую важную стрелку кого попало… Думаю, мы установим его легко. Давай поступим просто — я звоню моему лучшему другу Краюхе, а ты пану полковнику Перемежко.
Они взялись за телефоны. Обнорский разговаривал с Василием Васильевичем Перемежко около двух минут, Зверев с Краюхой — три. По окончании переговоров обменялись информацией.
— Перемежко сказал, что да — среди окружения Отца есть некто Слепой. Личность известная, имеет две судимости — за ношение оружия и за грабеж… подробней он сможет сказать завтра.
— Краюха, — усмехнулся Зверев, — ничего не сказал про судимости, но Слепого знает. Именно Слепой искал человека, который на вокзале увел «дипломат». Сказал, что Слепой — беспредельщик, приехал с Отцом из Симферополя…
— Вот оно и срослось. Слепой занимался розыском «дипломата», ему же поручили забрать пленки у Г.Г. Симферопольский, говоришь?
— Это не я говорю, это Краюха говорит. — Андрей тоже открыл себе бутылку пива, сделал глоток.
