— Мы, Владимир Петрович, отлично это понимаем. Мы тоже офицеры и находимся в таком же положении. Стыдно должно быть не нам с вами, а государству, которое вынуждает здоровых, грамотных, толковых мужиков заниматься поденщиной, растрачивать свой потенциал. Я думаю, что на флоте вы могли бы принести больше пользы.
Петрухин ухмыльнулся и добавил:
— То, что вы, Владимир Петрович, назвали словом нонсенс, я называю по-другому — блядство. Большое государственное блядство.
Кап-два улыбнулся. Некоторое напряжение первой минуты знакомства прошло. Черный сказал:
— Согласен, Дмитрий Борисыч. Грубо, конечно, но образно и в целом верно… Итак, что вы хотели узнать?
— Мы говорили о вашей работе в «Магистрали». Каким образом вы туда попали?
— Там же замом Голубкова работает Игорь Васильевич Строгов. Он из наших — тоже флотский. Я-то, правда, раньше с ним знаком не был. Но тем не менее попал туда именно через флотские контакты. У них вся охрана состоит из офицеров. Дежурим сутки через двое, платят они регулярно, без задержек, в отличие от министра обороны. И даже более щедро.
— А как, — спросил Купцов, — вам удается совмещать службу с дежурством в «Магистрали»?
— Крутимся, подменяем друг друга… А вообще-то, товарищи офицеры, флота у России больше нет, корабли годами стоят у причалов, служба превратилась в некую формальность.
— Понятно, — отозвался Купцов. — Ну, что же? Расскажите, Владимир Петрович, про тот день. Хорошо его помните?
— Хорошо ли помню? Да его хрен когда забудешь, — мрачно произнес Черный. — В тот день, в воскресенье, двадцать третьего апреля, я сменил Лешу Лаврова. У нас смена в десять ноль-ноль… Я сменил Лешу, все было как всегда… Воскресенье, в офисе никого нет. Лешка, как сейчас помню, говорил, что, мол, в баню пойдет. Я ему позавидовал. Вот, думаю, счастливый человек — в баню пойдет, а тут сиди в четырех стенах… Эх, если б я знал, какое у меня веселое дежурство получится!
Владимир Петрович извинился, встал и принес из кухни пепельницу и пачку «Примы».
— Раньше я в коридор выходил курить, чтобы не травить жену с дочкой, а теперь там от «лиц кавказской национальности» не протолкнуться. Героином торгуют почти в открытую… И противно, и сделать ничего нельзя. За жену с дочкой страшно.
Черный закурил нервно и продолжил:
— Ну так вот: я сменил Лешу. Примерно в одиннадцать часов вдруг пришел Тищенко. Он такой, знаете ли, очень неприятный человек был: грубый, приблатненный… Нехорошо так про покойника-то, но из песни слова не выкинешь. Он пришел и сразу прошел к себе.
— Он не показался вам взволнованным или странным? — спросил Петрухин.
— Да нет. Как всегда… И видел-то я его несколько секунд. Я сказал: добрый день. Он что-то буркнул и прошел к себе. А спустя пару минут появился Игорь Васильевич и некий мужчина с ним. Молодой, лет тридцати… в длинном черном плаще и вязаной шапочке, в серо-красных кроссовках.
— Вы хорошо его запомнили?
— Да уж… запомнил на всю жизнь.
— Сможете узнать?
— Наверняка. У меня память на лица крепкая. Я на крейсерах служил, а там экипажи огромные. Как матросиков различать? Все в форме, все одинаковые — только в лицо… Запомнил я этого убивца. Да и вообще трудно его не запомнить.
— Почему? — быстро спросил Петрухин. — Приметы какие-то?
— Нет, — ответил Черный, — никаких таких особых примет нет. Нормальные, правильные черты лица. Но вот характер! Характер у мужика несомненно присутствует.
— Как вы это определили? Капитан задумался, потом сказал:
— Трудно объяснить… Но я убежден, что прав. Хребет у него крепкий Я ведь всю жизнь с людьми работаю, научился понимать, кто есть кто. Знаете, как бывает? Приходит на корабль молодежь, и сразу видно, кого замордуют и шестеркой сделают, а кого нет. Так что глаз у меня наметанный, товарищи офицеры.
— Хорошо, — кивнул Купцов. — А что дальше?
— Дальше? Они вошли. Игорь Васильевич поздоровался, а тот — второй — нет… И они прошли к кабинету Тищенко. Я вообще-то обязан всех посетителей фиксировать в журнале, но поскольку этот убивец пришел с самим Строговым, то…
— Понятно. Дальше.
Черный снова закурил свою «Приму», и было видно, что он волнуется, что напряжен.
— Дальше — выстрел! Выстрел — и я сразу понял, что произошло.
— А как вы это поняли?
— Не знаю. Не знаю как, но понял. Вот как-то мгновенно осознал, что это не хлопушка, не петарда, а именно выстрел и именно в человека. Я не знал, кто стрелял, из чего стрелял, но понял сразу, что произошло убийство.
— А звуки? Ссорились они перед выстрелом? Ругались?
— Трудно сказать определенно. Что-то такое было — громкий голос, шум… А потом — выстрел — и тишина. Потом — через минуту — другой. И — они выходят.
— Кто шел впереди?
— Игорь… Игорь Васильевич Строгов. Второй сзади, сбоку. Идет, и в руке у него помповое ружье, короткое, с полметра всего, без приклада.
Черный говорил, а сам смотрел вдаль. Как будто всматривался в глубину коридора, откуда приближался человек с ружьем в руке… убийца, у которого крепкий хребет. День был нерабочий, в коридоре горело только дежурное освещение, из полумрака приближался убийца. Сквозняком тянуло кислый запах пороха.
— Я думал, — сказал Черный, — сейчас и меня тоже убьют… Они подошли… стоят… молчат… Потом Игорь говорит: поедешь с нами. Он был очень бледный. Вот как будто вообще ни кровинки в лице. Десять минут назад вошел нормальный человек, с улыбкой. А стал — как покойник. Поедешь с нами, говорит. Поехали… У Игоря — джип. «Опель-фронтера». С водителем. Мы сели, поехали. Я сзади сидел, рядом с этим… Господи, думаю, куда едем? Зачем? Убьют, думаю. И сам себя ругаю, что даже не догадался в журнале запись сделать: Строгов, мол, был… Черный вдавил сигарету в пепельницу. Вымученно. через силу, улыбнулся.
— В общем, товарищи офицеры, скажу вам честно: испугался. Никогда в жизни я так не боялся. Едем, а я даже не смотрю, куда едем. На Петроградской оказались. Строгов мне и говорит: ты, Володя, забудь все, что видел и слышал. Ты, говорит, иди не спеша обратно. На Финляндском пивка попей, можешь и водочки зацепить стакан… Я сижу, киваю. До меня и смысл-то не очень доходит. Вот так. А придешь в офис — позвони в милицию. Ментам расскажешь, что, мол, уходил пива попить, а когда вернулся — нашел в кабинете мертвого Тищенко. Понял? Я, конечно, говорю: понял.
— А тот, второй, говорил что-то? — спросил Купцов.
— Нет. Он ни слова не произнес. Сидел всю дорогу молча, держал свой обрез между колен. Кажется, жевал резинку.
— Понятно… А водитель?
— А что водитель? Ему до лампочки.
— До лампочки… Ладно, что было дальше?
— Дальше я все сделал, как сказал Игорь. Пешком дошел до Финляндского, там выпил две бутылки пива. Я ведь не люблю пиво-то… печень у меня. Но выпил. Пришел в офис. Вот поверите — входить не хочется! Стою на ступеньках, смотрю на дверь и входить — противно.
— Мы отлично вас понимаем, Владимир Петрович, — сказал Петрухин. Он вспомнил, как ему впервые довелось «общаться» с трупом. Трупик был не криминальный — пожилой мужчина умер в ванне от сердечного приступа. Пролежал, однако, он в воде дня три-четыре. Вытаскивать тело из ванной «доверили» Петрухину, как самому молодому…
— В общем, вызвал я милицию. Они на удивление быстро приехали. Я им рассказал, как Игорь меня
