Умельцы

горячо? О нет, не горячо! Не горячо — сплошной ожог. Пожарище. Пепелище… Дым. Дым… День хороший был, теплый. А Саша явился вдруг в длинном пальто и в шапочке. Чего это он, думаю, в шапочке? И ведь совершенно не просек я, что он с ружьем. Хоть и без приклада помповуха, хоть и ствол укорочен, а все же полметра длины будет… Но я не знал про ружье. Честное слово: не знал. Даже и не думал.

Мы приехали. Нокаут был уже там, у себя, в кабинете. Мы прошли. Охранник: здрасьте… и мы прошли. Было очень тихо. Странно, но я ничего не ощущал. Не чувствовал я ничего: ни тревоги, ни напряжения. Саша жевал резинку. И нес под полой обрезанную помповуху. Я потом спрашивал у себя: почему я ни о чем не догадывался? Пока я сидел в КПЗ и в «Крестах», я спрашивал у себя: почему? Почему я ничего не знал?

Мы вошли в кабинет Нокаута. Он сидел в кресле, закинув ноги на стол. Он любил так сидеть. Он считал, что это круто, это по-американски. Он сидел «по-американски» и курил.

— Какие люди! — сказал Нокаут.

— Ноги со стола сними, — сказал Саша.

— Это ты кого с собой привел, юнга? — спросил Нокаут.

— Ноги со стола убери, — сказал Саша и вдруг достал из-под плаща ружье. Я этого совершенно не ожидал. И Нокаут тоже этого не ожидал… Он очень медленно стал снимать со стола ноги. Ноги были в желтых мокасинах и белых носках.

— Вы что — оху…ли? — спросил Леша. Он встал и стоял около стола, а Саша поднимал ружье.

— Саша! — сказал я.

— Вы что — оху…ли? — закричал Леша и бросился к шкафу.

Я не знаю, зачем он бросился к шкафу… За бейсбольной битой?.. Нет, нет. Я не знаю.

Грохнул выстрел…

Как из пушки грохнул выстрел. И я увидел как голова… как Лешкина голова…

* * *

— Выпей! — сказал Брюнет.

— Спасибо, — сказал Строгов, выпил коньяк.

* * *

…потом Саша протянул ружье и сказал:

— Давай.

— Что… давай?

— Давай, — сказал он и передернул цевье. На пол выпрыгнула гильза. — Давай, Игорь. Так надо.

— Что? Зачем?

— Надо, Игорь, надо. Я не знаю, как ружье оказалось у меня в руках. Честное слово — Я НЕ ЗНАЮ. Я не помню. Я помню только толчок отдачи. Он был очень сильный… Потом Саша сказал:

— Ну вот и все. Пошли. Пошли, больше здесь делать нечего.

* * *

— На какую сумму тебя зарядил твой друг Саша? — спросил Брюнет.

— Друг! — с издевкой сказал Строгов. Теперь, когда он выговорился, он стал стремительно пьянеть. Он выпил уже почти полную бутылку коньяку, взгляд его стал стеклянным.

— Ну, так на какую сумму?

— На полета тонн баков. Попал я… попал на пятьдесят тонн баков, — с трудом выговорил Строгов.

Брюнет на это ответил:

— Э-э, нет, родной. Ты попал не на пятьдесят. Тебе, Игорек, только кажется, что ты попал на пятьдесят. По моим прикидкам ты попал тонн на двести с хвостом… с изрядным хвостом.

— Как?

— Так! Убытки фирмы кто будет покрывать?

— Караул!

— Ты еще закричи, что тебя грабят.

— Караул! Караул, караул!

— Вот заладил… караул. Сколько, уже успел денежек СашкУ заслать? — спросил Брюнет.

— Одиннадцать тонн отдал этой сволочи. Еще пять приготовлены.

— А где они у тебя? Здесь?

— Здесь, — кивнул Строгов.

— Неси-ка сюда.

— Зачем?

— А посмотреть хочу. Долларов никогда не видел.

— Щас, — сказал Строгов. Он встал, и его качнуло.

— О, да ты уже хорош, юнга.

— Я щас, — повторил Игорь и вышел из кабинета, аккуратно прикрыв дверь. В приемной что-то загрохотало. Брюнет покачал головой и сказал:

— Если он компьютер уронил, то я с него и за компьютер удержу. — И спросил в селектор: — Лена, что он у тебя там своротил — компьютер?

— Нет. Факс.

— Вот собака, — сокрушенно покачал головой Брюнет, а потом вдруг рассмеялся. Петрухин и Купцов тоже рассмеялись. Когда вернулся Строгов, они все еще смеялись. Игорь, прижимая к груди пачки баксов, схваченные в лучших традициях резинками, сел на стул и тоже стал хихикать.

— А ты что смеешься? — спросил его Брюнет.

— Смешно, — сказал Строгов.

— Ты лучше кричи: караул! — сказал Брюнет и взял из рук Игоря деньги.

— Караул! Ой, ой! Караул.

— Настоящий-то «караул» впереди, Игорек… Я тебя съем. Я тебя до косточек обглодаю, говнюка такого, — ответил «олигарх» Голубков и положил деньги перед Петрухиным. — Ваш гонорар, мужики. Со слов офицера-с-женщиной здесь — пять. Нормально?

— Нормально, — сказал Петрухин, сгребая пачки.

— У нас еще остались неизрасходованные оперфонды, — сказал педантичный Купцов. — Вот список расходов…

— Леонид Николаич, — сказал Брюнет, — что ж ты меня за крохобора-то такого считаешь? Слышать ничего не хочу.

— Ой! Ой! — пропел Строгов. — Караул! Оперфонды!

— Ты вот что, Игорь… езжай-ка домой. Мой водитель тебя отвезет. А завтра… сегодня говорить с тобой бесполезно… завтра будем обсуждать твои перспективы невеселые. Понял?

— Понял, — кивнул Строгов и, съехав со стула, захрапел на ковролине.

— Беда, — сказал Брюнет.

— Пьяный проспится, дурак никогда, — философски заметил Купцов.

— В том-то все и дело, что Игорь — далеко не дурак. Потому и непонятно, как же он так глупо подставился.

— Сломал его Трубников, — сказал Петрухин. — Смял. Раздавил. Хотя, разумеется, твой Игорь сам виноват. Он сам поставил себя в зависимость от Саши Т. Если бы не было этого случая с Нокаутом, был бы другой… или, в конце концов, Саша мог бы его шантажировать сожженным джипом. Я даже немного удивлен, почему он не стал этого делать.

— Бог с ними, — сказал Брюнет. — Я вот что предлагаю, мужики: а не отметить ли нам завершение наших трудов?

Купцов ответил: