расстроился».
Он покатил тележку в сторону касс. Проходя мимо отдела игрушек, он наткнулся глазами на… глобус. Большой, яркий, стилизованный под старину: в океанах плавали парусные корабли, киты и чудовища, вулканы выбрасывали огонь и клубы дыма. Обнорский остановился, бросил тележку в проходе и подошел к глобусу. Он приставил указательный палец к экватору и крутанул. Огромный — диаметром более полуметра, — массивный земной шар плавно двинулся. Проплывали океаны с чудовищами, материки со слегка выпуклыми горами и огнедышащими драконами, с несуществующими островами и проливами.
Этот глобус был совсем не похож на тот, что подарили ему в детстве. Тот, старый, маленький, выцветший и потертый, болтающийся на оси, до сих пор стоит дома на подоконнике… Этот глобус совсем другой. Но точно так же от него веет одиночеством.
Сбоку подошла продавщица в фирменном зеленом костюмчике и что-то сказала. Андрей вздрогнул и обернулся. Он смотрел непонимающим взглядом. Продавщица снова что-то сказала. Земной шар все еще вращался…
— Антеекси, ен юммаря суоми[5], — сказал Обнорский. Эта была единственная фраза по-фински, которую он знал. Продавщица улыбнулась и отошла. Глобус остановился.
Андрей взял свою тележку и покатил ее к кассам. Там уже ожидал Кравцов со спиннингом в руках. Когда кассир подсчитала стоимость покупок Обнорского, Валентин присвистнул:
— Ох, не слабый у вас, Андрей Викторович, аппетит!
— Так ведь и командировка у меня длительная.
— Ой ли? Всего-то неделя, Андрей.
— Нет, Валя, моя командировочка началась в сентябре 1994-го. А когда закончится — бог весть…
Кравцов усмехнулся, подумал, что, пожалуй, журналист прав. Он расплатился, убрал в бумажник чеки.
Лена уже ждала возле автобуса.
— Далеко до границы? — спросила она.
— Сто километров, — ответил Кравцов.
Зазвонил телефон, и Наумов сразу взял трубку.
— Николай Иваныч, — сказал Семенов весело, — наши друзья часа через полтора будут на границе. Ты готов к встрече?
— Да, безусловно, Роман Константиныч. Наши договоренности остаются в силе?
— Конечно. Четверо твоих людей и четверо моих. Встречаются в Торфяновке и на месте ждут гостей. Сопровождают до Питера. Так что, Николай Иваныч, звони своим.
— Мои люди уже в Выборге, — ответил Наумов.
— Замечательно. Мои тоже. Партнеры по добыче «золота партии» рассмеялись.
— А долго мы с тобой ждали этого дня, а, Иваныч?
— Мы не ждали, Роман… мы работали. Как в песне поется: «Этот день мы приближали, как могли».
Сравнение не понравилось Семенову. К песне, которую процитировал питерский банкир, он относился с уважением. Полковник, умный и интеллигентный, понимал, что по уши в криминале. А если говорить жестче: в крови. Если называть вещи своими именами, он всего лишь лидер ОПГ[6] , под прикрытием агентства «Консультант»… И тем не менее Семенов не растерял до конца неких моральных установок. Сравнение Дня Победы с Днем Мародера показалось ему кощунственным. Он не стал говорить этого Наумову. Промолчал.
— Что, Роман, — продолжил Наумов, — может быть, вечером отметим это событие?
— Я не против, — отозвался Семенов. — Давай-ка решим этот вопрос после того, как получим гостинцы.
— Лады, Рома, — согласился банкир. — До связи.
— До связи.
Вот так — вполне по-дружески — переговорили два людоеда. Вполне по-человечески. Мы работали, сказал один людоед другому… и предложил отметить первый успех.
Но отмечать свой успех им не придется.
Им не придется отмечать свой успех. Потому что никакого успеха не будет.
Потому что прибытия «первого транша» ожидал еще один людоед. А на тихой дачке в районе поселка Кирилловское к встрече «фольксвагена» готовились двенадцать боевиков. Они знали, что предстоит весьма опасная операция, что им предстоит схватиться с вооруженным конвоем, но были готовы к этому. Пять тысяч долларов, обещанные каждому за участие в деле, оправдывали риск. В Чечне за такие деньги нужно рисковать месяц. Здесь — полчаса… Да и степень риска совсем не та, что на фронте.
Все двенадцать человек имели боевой опыт и были готовы к убийству. Дело, как говорится, привычное. Ждали только сигнала.
«Фольксваген» приближался к пограничному переходу Ваалимаа. В магазине «такс-фри» купили недорогие гладильные доски. А до этого в Котке загрузили бэушный холодильник «Розенлев». Теперь «фольксваген» гарантированно раскрывай род деятельности своих владельцев: челноки. В июне девяносто шестого их много сновало туда-сюда… Курс финской марки — тысяча с небольшим рублей — позволял делать какой-то «бизнес». До кризиса 1998 года было еще далеко. …»Фольксваген» приближался к Ваалимаа. Вдоль дороги на несколько километров вытянулась колонна грузовиков. Дальнобойщики стояли в очередях, случалось, по несколько дней. Легковухам было проще.
— Забудьте, ребята, про эти бабки, — сказал Кравцов спокойно. — Забудьте. Их нет. Просто нет — и все! И мы пройдем обе таможни без сучка без задоринки. А на той стороне нас встретят. Поедем по- королевски, с эскортом.
— Под конвоем, говоришь? — спросил Обнорский.
— Нет, Андрей Викторович, под охраной. Мы не ждем никаких неожиданностей, но береженого, как говорится, Бог бережет, — сказал Валентин и встал в конец небольшой очереди из легковух и микроавтобусов. Впереди был первый таможенный контроль…
Кружились и кричали чайки, паром оставлял широкий кильватерный след, берег таял. Катя сидела в шезлонге и смотрела на удаляющийся берег. Она смотрела, но не видела… Перед глазами лежала серая лента шоссе и бежевый «фольксваген» с приговоренными людьми. Пожалуй, они уже в России, едут навстречу судьбе. Катя посмотрела на часики от Картье… да, пожалуй, уже в России. Ах, если бы Андрей не был так упрям!
Если бы он не был упрям, все могло бы быть по-другому. Но его не переделаешь. И когда на третий день после его приезда Катя затеяла тот разговор, она с самого начала знала, что ничего не получится… Нет, не так. Она предполагала, что ничего не получится, но считала себя обязанной попробовать. …Они лежали в постели, комната была наполнена полумраком и потерянной навсегда любовью. Разочарованием. Не было ни горечи, ни боли, было разочарование. И, может быть, маленькая бабская ревность, похожая на сухой колодец. Теперь уже и не понять: а была ли в нем вода? Или он всегда был забит сухой тиной и мертвой лягушачьей икрой?
— Андрей, — позвала Катя и провела пальцем по тому месту, где прятался в бороде шрам.
— А-у? — сказал он довольным, сытым голосом.
— Скоро будем передавать деньги, Андрюш…
— Да, скоро… а что?
— Тебе не жалко?
— Мне? — спросил он, приподнимаясь на локте. — Чего же мне жалеть? Это же не мои деньги, я не имею к ним никакого отношения. Более того, я рад от них избавиться. Пока они у тебя, спокойной жизни не будет, Катя. Ни у тебя, ни у меня.
— Да, это верно.
— А почему ты спросила?
— Да… так.
Обнорский смотрел на нее сверху вниз. Пристально, с прищуром.
— Это не ответ, — сказал он после паузы. — Тебе жалко отдавать эти бабки?
