— Как посмотреть… у нас есть железный факт вашей встречи с человеком, которого подозревают в убийстве. Причем ваша встреча произошла накануне преступления. Сразу после этого убийца поехал покупать автомобиль, на котором скрылся с места преступления.
— Ерунда! — хрипло произнесла Настя. — Мотива нет. Вашего так называемого убийцы тоже нет… Ничего у вас нет, кроме версии. Не то что суд, даже прокуратура на все эти ваши «факты» не клюнет.
Зверев хмуро смотрел в окно, на столе стояла сумка, полная хрустящих новеньких купюр, тикали часы.
— Верно, — согласился Обнорский. — Для прокуратуры слабовато. Но расследование только начинается. Запросто могут выплыть новые факты… Особенно если подкинуть следствию наши соображения. Человек, с которым вы беседовали в «Текиле», вполне может быть задержан. А мотив есть… есть мотив! Железный. Вы получили от Малевича огромные деньги. По моим данным, для передачи их Николаю Ивановичу Наумову. Но вы их не передали. Вы их присвоили, Анастасия Михайловна. Какой же еще мотив-то нужен?
— Дайте сигарету, — попросила Настя.
Обнорский протянул пачку, дал прикурить. Сигарета в холеных пальцах слегка дрожала. Тихорецкая затянулась, потерла виски, потом сказала:
— Если зайдет разговор про мотив, про деньги… неизбежно возникнет вопрос: а зачем я брала у Миши деньги? Вам это нужно?
С железным самообладанием женщина, подумал Обнорский.
— Нет, Анастасия Михайловна, нам это не нужно.
— Что же мы обсуждаем? В суде ваши позиции не катят, господа.
— А Наумов? — спросил Обнорский. — А Рыжий?
— А что Рыжий?
— На могиле своего друга и соратника он поклялся достать убийц.
— Вы что же хотите сказать?
— Вы умная женщина, Настя… подумайте. Тихорецкая раздавила окурок, посмотрела на Обнорского с нескрываемой ненавистью.
— А вам-то, господин журналист, зачем все это надо? Что вам с этого? Сенсации ищете? Или дружбы с Рыжим?
Обнорский посмотрел на Настю с иронией… Но с мрачной какой-то иронией. Промолчал.
— Рыжего я не боюсь, — сказала Настя. — Я, в конце концов, супруга первого заместителя начальника ГУВД. Генеральша.
— Бросьте вы… Не супруга вы ему. И даже не жена… Не станет он из-за вас влезать в это дерьмо. Да и не тягаться генералу с Рыжим, уровень не тот.
— А это мы еще посмотрим, господа. У меня есть рычаги воздействия на муженька.
— Компроматом вы с нами поделитесь, — кивнул Обнорский.
— Вы ради этого пришли? — спросила Тихорецкая с интересом.
— Нет… Хотя и это тоже представляет интерес. Что там у вас: взятки? Контакты с криминалом?
— Нет, банька с девками. Любите порнуху?
— С участием высоких должностных лиц — обожаю.
— Значит, договоримся… Если деньги вам не нужны, — кивок на сумку, — в суд вы пойти не можете… Я сдаю вам Тихорецкого с потрохами — и все довольны. Так?
— Нет, — сказал Обнорский, — не так. Относительно денег разбирайтесь с ребятами. Компромат на Тихорецкого я возьму. Считайте это первым своим взносом.
— Первым взносом… каков же второй?
— Вы, Анастасия Михайловна, сами — я подчеркиваю: сами!… — должны прийти к Рыжему, рассказать ему все и упасть на колени.
— Вы с ума сошли?!
— Нет! Я не сошел с ума. В результате вашей аферы убит человек. Этого мало? Вы взяли на себя самый страшный грех: убийство… И ни капли раскаяния нет в вас. Вы мне отвратительны, Анастасия Михайловна… Вы спрашиваете: не сошел ли я с ума? Вы — у меня?! Вы вдвойне чудовище потому, что вы женщина. Вам нет оправдания, а я — сумасшедший, по-вашему — пытаюсь дать вам шанс.
— Подождите, — сказала Настя быстро. — Подождите же! Вы же не поняли ничего… Саша! Скажи ему, Саша.
Зверев поднял голову, посмотрел на Настю странным, отсутствующим взглядом.
— Вы чудовище, Анастасия Михайловна, — устало повторил Обнорский.
— Но вы же понимаете… Вы же просто не хотите понять…
— Что я должен понять?
— У меня, — тихо сказала Настя, — не было выхода.
Второй раз за все время разговора прозвучал голос Зверева:
— Ложь! Если бы ты продала свою квартиру, свою тачку, свои фирмы… Если бы ты, Настя, сделала это, ты погасила бы все долги. А ты на мокрое пошла. Я много жуликов знал… разных. Дремучих. Но и из них не каждый так поступил бы. Ты теперь уже последний край перешагнула… Ты…
Зверев недоговорил то, что собирался сказать, махнул рукой, поднялся и вышел. Он прошел через приемную, мимо секретарши с любезной дежурной улыбкой. Он прошел через коридор и тамбур, мимо охранника с внимательным дежурным взглядом. Через автостоянку, мимо микроавтобуса «пежо» с работающей видеокамерой… Он прошел мимо, мимо, мимо.
Мимо!
Обнорский вышел из офиса спустя полчаса или чуть больше. Зверев времени не засекал, сидел в своей «девятке». В каком-то смысле он вообще находился вне времени… Впрочем, философы считают, что время объективно, неповторяемо и необратимо.
Андрей вышел из офиса, подошел к машине и сел рядом с Сашкой. На заднее сиденье швырнул спортивную сумку.
— А хочешь, Саша, — сказал он, — пойдем и напьемся в хлам?
— Нет… Что в сумке?
— Кассета с Тихорецким и деньги.
— Какие деньги?
— Не бойся. Не ТЕ. Анастасия Михайловна любезно отмусолила сто пятьдесят тонн зелени из скромных личных сбережений. Вам с Виталием… Компенсация, так сказать.
— Мне ничего не надо.
— Ну, это, брат, твое дело. Некоторое время (объективное, неповторяемое и необратимое) сидели молча.
— Что она сказала? — спросил Зверев.
— Она сказала, что мы уроды. И неудачники.
— Что она сказала про то, как поступит дальше? Пойдет она к Рыжему?
— Она сказала, что подумает. И чтобы ей легче думалось, я объяснил: через неделю вся информация по делу Малевича все равно окажется у Рыжего на столе. Так что сроку у нее неделя. А она сказала, что подумает.
— Подумает, — повторил Сашка, — подумает… дай закурить.
Обнорский заглянул в левый нагрудный карман рубашки, в правый.
— Вот черт! — Сказал он. — Забыл у этой твари и сигареты и зажигалку.
— Я куплю тебе новую, — зло ответил Сашка.
Груду денег Настя бросила в платяной шкаф. Семьсот семьдесят тысяч! Три полиэтиленовых блока, один из которых грубо вспорот ножом и заклеен скотчем.
Деньги «не грели», не возбуждали. Теперь они стали пропуском в ад. Большие Деньги часто становятся пропуском в ад. Такое у них интересное свойство. Люди знают об этом давно. Очень давно. Но все равно очень любят деньги, этот пресловутый «всеобщий эквивалент»… Чего?
— Меня нет, — сказала Тихорецкая секретарше и заперла дверь кабинета изнутри.
Дверь не могла отгородить ее от сложившихся проблем. Скорее, это был некий подсознательный
