— По нашим данным: да. Они горят. Им требуется финансирование, а его нет.
— О'кей. Нужно ребятам ненавязчиво помочь. Левой рукой, из-за ширмы. Как думаешь?
— Сделаем, — кивнул головой контрразведчик. Виски привел его в хорошее расположение духа. — Но есть одно «но».
— Какое? — поинтересовался Рыжий.
— Наумов. Есть информация, что Коля-Ваня тоже на Душмана глаз положил. И тоже намерен левой рукой и из-за ширмы. Здесь его вотчина, и тягаться с ним трудно.
— Это не твоя забота, Николай Николаич. Колю-Ваню я беру на себя. Коля — всего лишь удельный князек. Эту страну купил я. И решать буду я. (Спустя три дня на окраине Москвы, в салоне серого «москвича», агент глубокого внедрения Седой слово в слово перескажет эту беседу невзрачному немолодому мужчине в очках. «Ничего, — ответит очкарик, — придет время, и мы повесим гниду на Красной площади. Терпи, Коля».) — О'кей, — невозмутимо ответил Николай Николаевич.
— Ладушки. А что Настя?
— Под контролем. Довели до дому, до сих пор никуда не выходила, никому не звонила.
— Глаз не спускайте. Ну, а Грачи как поживают?
— В засаде. Ждут.
Грачи обложили двухэтажный домишко на улице Трефолева. Здесь, в съемной квартире на втором этаже, отлеживались трое киллеров, «исполнивших» Малевича. Они сделали свою работу, получили бабки и собирались завтра покинуть город. Заработанных денег должно было хватить надолго. На полгода, а может, и больше. Но они на «больше» не загадывали. Понимали: все может кончиться в любой момент. Их работа не предполагала долгой жизни. В любой момент в затылок мог упереться ствол пистолета и на вывернутых руках щелкнуть наручники. Или просто — ударит выстрел, земля качнется, и все вопросы отпадут сами собой. Возможно, ты даже не поймешь ничего.
Они жили без затей, глушили себя анашой и водкой. Двое из них прошли Афган и успели поработать здесь, в Союзе, и — позже — в России. Оставили следы в Екатеринбурге, Донецке, Львове, Пскове и Питере. Третий — Мизинец — прибился к ним позже, но и за ним тянулся шлейф кровавый. Все трое были в розыске и понимали: вот-вот… Еще месяц, или три, или полгода. Они не были профессионалами высокого класса и часто перебивались грабежами и разбоями. Бывало — поили девок шампанским, а иногда жили впроголодь. Знали: вечно фарт продолжаться не будет — им и так долго фартит, — но не знали, что развязка близка, что волкодавы уже рядом и ждут только сигнала.
— Как стемнеет, — сказал, забивая косяк, Вова, — пойдем в завод и зароем тэтэху.
— Зачем? — спросил Мизинец и посмотрел в окно. Там темнел гигантский недостроенный цех «Кировского завода».
— Дурак ты, Мизинец. Ты ж засветился… Твоя морда каждому менту сейчас известна. Куда ты со стволом?
— Известна — неизвестна… Дело десятое, а со стволом, Танк, мне спокойней.
Вова Танк затянулся «беломориной», и конопляный дым кайфово потек в легкие. Он посмотрел на громадину цеха… Там, среди земляных куч, обломков бетонных плит и строительного мусора уже готова яма для Мизинца. Зарывать его не следует. Нужно просто столкнуть вниз и «обронить» рядом пачку сигарет с зажигалкой какого-то чувака. Жалко, конечно, Мизинца, он все-таки свой. Ну да делать нечего… Может, завтра придет моя очередь.
— Не пыли, Мизинец. Как я сказал, так и будет. Ни к чему сейчас ствол. Будем выезжать из города — со стволом скорей спалимся.
— Ладно. Надо тогда хоть смазать погуще… Да вот нечем.
— Не хер его мазать, заверни в пакет… всех и делов. А через месяц вернемся. Ничего с ним не сделается.
— Хорошо, — ответил Мизинец.
Он все понял. Танк никогда бы не оставил несмазанный ствол на месяц. Не тот человек. За всю свою жизнь Танк не прочитал и десятка книг, но оружие он почитал и других заставлял относиться к нему с уважением.
— Хорошо, — сказал Мизинец. — Я схожу и схороню сам. Чего вдвоем топтаться?
— Для страховки, — ответил Танк и протянул «беломорину»: — На, Серега, тягани.
Мизинец затянулся… Несмазанный ствол и нежелание отпускать его одного… Это не случайность. Похоже, Танк просто решил списать его, Мизинца, в расход. И долю с Греком располовинить. Понятно… Понятно, кореша. Но по-вашему не будет. Хер вам.
— Хорошая трава, — сказал, возвращая папиросу, Мизинец. — Пойду в сортир схожу.
— Беги, а то обделаешься.
В туалете Мизинец постоял с минуту, приложившись ухом к двери. Он услышал, как тихонько подошел Танк… Тоже, видать, слушает. Мизинец отпрянул, нажал слив. Под шум воды передернул затвор ТТ, сунул его за ремень слева, прикрыл полой куртки.
Когда он вернулся, Танк сидел за столом, забавлялся с ножом. Пьяный Грек спал с открытым ртом, бормотал что-то бессвязно, гримасничал.
— Когда пойдем? — спросил Мизинец.
— Да уж… пошли. Чего тянуть? Пушка-то где у тебя?
— Как всегда.
— Ну пошли, — сказал Танк и сунул нож в ножны, спрятанные в рукаве. «Как всегда» означало, что ствол у Мизинца за брючным ремнем сзади… Быстро не выхватишь!
— Пошли, — согласился Мизинец и посмотрел на корпус цеха. В наступившей темноте он был почти не виден. «Там, Вова, я тебя и закопаю, — подумал Мизинец. — Извини уж, но ты сам так решил. А потом вернусь и добью Грека… Сонного-то легко. Сонного просто».
Перед тем как выйти из квартиры, Танк долго смотрел в глазок, но в мутном желтом свете ничего опасного не увидел.
— Выходят, — сказал Грач-два в микрофон. Он видел, как распахнулась дверь в драной дерматиновой обивке. — Выходят двое.
Его голос слышали Грачи: один, три и четыре. Они расположились недалеко от подъезда.
— Значит, Мизинчик уже уехал, — сказал Грач-один. — Ладно, приготовились. Брать будем, когда станут садиться в машину.
А Мизинец и Танк уже спускались по скрипучей деревянной лестнице. Танк шел вторым, зрачки у него были огромными. Лестница казалась бесконечной, в висках пульсировала кровь.
Они вышли на улицу и двинулись в сторону, противоположную старенькой «пятерке», которой пользовалась группа.
— Куда они идут? — спросил Грач-три с недоумением.
— Похоже, к заводскому корпусу. Больше в той стороне и нет ничего.
— Всем следовать за ними, — скомандовал первый. — Действовать по обстановке. Но, главное, мужики, не дайте им уйти. Хоть один нам нужен живым.
Темные фигуры Мизинца и Танка удалялись по заросшему бурьяном пустырю. Они двигались довольно шумно. Вслед им с интервалом метров сорок неслышно скользили Грачи — два, три, четыре. Грач-один остался около подъезда в машине.
Майор Чайковский вернулся домой рано, еще и восьми не было. Такое случалось очень редко, обычно Виктор Федорович приходил не раньше девяти. Иногда позже, иногда только под утро или не приходил вообще.
Чайковский достал из портфеля бутылку «смирновской» и полиэтиленовый пакет, который передал ему Зверев… «На память, Витя», — сказал Зверев… Майор опустился в старинное кресло. Не развязывая шнурков, освободился от ботинок. Ногам стало хорошо, Чайковский с удовольствием пошевелил пальцами.
Он свернул пробку с горлышка бутылки, пошарил глазами по письменному столу, заваленному бумагами, рисунками, книгами. Ничего подходящего не нашел и налил водку в кружку с остатками чая и сморщенным пакетиком-«утопленником» на дне. Водка сразу приобрела желтоватый оттенок… Чайковский брезгливо поморщился, вытащил утопленника за нитку и небрежно швырнул на стол. Пакетик шлепнулся на лист
