Вот!
А Ратникова улыбнулась ему так, что Володя… Что Володя… Да он даже ростом выше стал, вот как!
— Спасибо, — сказал, подводя итоги, Андрей, — оставьте, пожалуйста, свои координаты у секретаря. О результате вам сообщат.
Когда Ратникова вышла, приемная комиссия дружно набросилась на Обнорского. Ты что, сказали ему, с ума сошел? НАДО БРАТЬ! Эрудиция, сказали ему. Языки. Компьютер. Обаяние.
— Не замужем! — сказал Соболин. — Надо брать! Вот!
— Да, — произнес Андрей, — достоинств у нее много. Вы еще не обо всех знаете, коллеги.
Коллеги ничего не поняли, а Обнорский объяснять не стал, вышел из кабинета. В приемной Ратниковой уже не было. Андрей догнал ее на лестнице. Лена стояла на площадке, прикуривала сигарету от изящной, видимо золотой, зажигалки.
— Зачем ты пришла? — спросил Обнорский, остановившись напротив.
— Андюша!
— Я повторяю: зачем ты сюда явилась?
— Хочу получить место референта в твоем агентстве.
— Ты его не получишь.
— А мне кажется наоборот. Я произвела впечатление. Я объективно имею право на это место. И субъективно тоже.
— И объективно и субъективно ты его не получишь.
Лена засмеялась, выдохнула дым:
— Решение принимает «конкурсная комиссия» или лично вы, господин директор?
— М-м…
— Значит, получу. У тебя же там, в комиссии, сплошь мужики, Андрюша! Один чуть в штаны не кончил, другой раздел меня глазами… Обязательно получу и буду у тебя работать.
Лена снова засмеялась, поставила ногу на ступеньку, обнажая ее в разрезе юбки высоко, демонстративно.
— А ведь ты и сам, Андрюша, не против мне еще одну юбку порвать. А?
— Пошла вон, — сквозь зубы процедил Обнорский, резко развернулся и, перешагивая через две ступеньки, двинулся наверх.
— Мы скоро встретимся, Андрюша, — догнал его голос снизу. …»Конкурсная комиссия» проголосовала «за» большинством голосов.
Вечером Обнорский сидел дома и скучно, безо всякого настроения, пил водку… Затрезвонил телефон. Часто, агрессивно и настойчиво.
— Какого черта? — пробормотал Обнорский. Телефон звенел. — Ну, какого черта? — повторил он, потянулся и взял трубку. — Але.
— Привет, Обнорский, — произнес Катин голос…
«Это уже ни в какие ворота! Они что, сговорились? Они твердо решили атаковать меня парой? Где одна — там и другая. В один и тот же день… Да что же это такое?» — Эй, Андрюша! А-у! Ты что же, язык проглотил?
— Нет.
— Это хорошо… Ну, как поживаешь? — спросила Катя.
— Х-х-х-оррошо, дарлинг.
— Идиот!
— Непонятно, но спорить не буду… что еще?
— Что еще? Тебе нужно что-то еще?
— Желательно. Ты очень нежна сегодня, Рахиль.
Катя молчала. Обнорский слышал ее дыхание. Ему показалось — совсем рядом. Свободной рукой он плеснул себе водки.
— Чтоб ты сдох, сволочь, — сказала Катя. Пошли гудки отбоя.
— Интересно, — сказал Обнорский, обращаясь к холодильнику. — Закончится это безобразие с моими любовями хоть чем-то и хоть когда-то или нет?
Холодильник загадочно молчал…
Зверев по-прежнему работает в агентстве. Убийство таксиста он раскрыл, убийцу задержал и сдал «убойщикам». Кстати… «маленькая» со спиртом нашлась. Сашка заскочил к Оксане, попросил дать для работы несколько папок.
— Возьми на полке, в углу, — ответила Оксана, не глядя.
Зверев взял с полки папки канцелярские. Зовет:
— Ксюха, а это у тебя что?
— А что? — Ксюха говорит. Повернула голову: батюшки, «маленькая»!
— Ой, — говорит, — я же там глядела.
— Вот так ты и глядела! — попенял Зверев.
— Как будто бы спирта даже больше стало, — сказала, разглядывая «маленькую», Оксана, — странно!
Что тут скажешь? Бывает.
А вот генерал-майор Павел Тихорецкий неожиданно для всех подал в отставку. Ему прочили место Понедельника! А он вдруг — р-раз! — и в отставку. Некоторые связали это со смертью жены и психологическим надломом генерала.
В конце года помер Семен Галкин. Умер на улице, по дороге из бани. Шел, шел, схватился за сердце и упал. Подошли прохожие: э-э, пьяный. Пошли дальше… И попугай Прошка пережил своего хозяина всего на несколько дней. Его взяли к себе вьетнамцы. И кормили, и винцом, зная привычку Прошкину, баловали. Но попугай затосковал и умер.
Николай Иванович Наумов долгожданные акции порта все-таки получил. Не в тех количествах, в которых хотел бы, но получил. Впрочем, последнее время что-то странное вокруг него происходило: отдел технической безопасности обнаружил в офисе «жучок». Дважды СБ фиксировала некие автомобили, из которых, возможно, велось наблюдение за перемещениями Наумова. Проверка номеров показала, что номера липовые… Интересные фактики. Чувствовал Наумов себя крайне неуютно. Он приказал усилить меры безопасности, и инциденты более не повторялись. Но что-то же за этим пряталось?
Бабуин продолжал править. Многие были им недовольны. Но ведь так и не бывает, чтобы все довольны… С особо недовольными случались разные неприятности. У кого машина сгорит, у кого магазин. Или налоговая наедет беспредельно. Или хулиганы изобьют… Думай, Вася, как жить дальше! Понял? Вася, как правило, выводы делал верные, недовольство свое прятал куда подальше. Однако не ко всем такие методы приемлемы. Вот, например, Никита Директор. Этому морду не разобьешь! А ежели и разобьешь, то ведь он, сволочь такая, все равно не уймется. Отмороженный… Но и с Кудасовым сумели разобраться! Никиту Никитича повысили, перевели в Москву. Вот так. Безо всякого кровопролития и прочих ненужных глупостей. Просто и изящно. Перед отъездом в столицу Никита, невзирая на страшный цейтнот, нашел время встретиться с Обнорским.
Последнее время они встречались довольно редко. Безусловно, это было связано с острой нехваткой времени, но не только… Рушились некие связи. Это было не объяснить. Это происходило на другом уровне, тайном, глубоко личном, необъяснимом. Они посидели в «Гроте», выпили по чуть-чуть. Кудасов был довольно мрачен. Пытался это скрыть, но все равно прорывалось.
— Сожрут они тебя там, в этой Москве, Никита, — сказал Андрей.
— Зубы обломают, — ответил Кудасов и «между прочим» рассказал о нескольких делах, которые находились в разработке РУОПа. Никита Никитич сделал это неспроста. Были у него серьезные основания полагать, что с его переводом в столицу эти дела заглохнут.
Обнорский сразу понял, почему полковник затеял этот разговор. Намекнул, что будет со своей стороны «интересоваться», задавать время от времени кое-кому неудобные вопросы.
— Тогда возьми-ка папочку, — сказал Никита и положил на стол тонкую папку с несколькими листочками бумаги. — Дома посмотришь.
Они посидели еще несколько минут и расстались. У Обнорского было чувство, что навсегда. Он понимал,
