семье. Жена, поняв и увидев, что муж смирился с новым положением и начал строить новую жизнь, расцвела. А Солодин, наконец, понял, под каким тяжелым прессом находилась Вера, пока он переживал свои метания.
Его можно было назвать счастливым человеком. А если в ночных видениях Солодину являлись призраки совсем недавнего прошлого, соблазняющие и увлекающие, так на то они и призраки, чтобы манить и увлекать…
— Итак, товарищи, приступим. Сегодня мы поговорим о…
В дверь аудитории постучали трижды, размеренно и громко. Не столько спрашивающе, сколько предупреждающе. Сразу же дверь открылась и — невиданное дело! — в аудиторию заглянул — не вошел, а именно заглянул! — Сергей Викторович Черкасов.
— Сидите, товарищи курсанты, — кивнул он вскочившим как один юношам, опережая готовое дружным хором вырваться из могучих глоток «Здражлав!». — Семен Маркович, позвольте вас на минуту.
— Учебники открывайте, страница сто тринадцать, вернусь — будем обсуждать, — деловито сказал Солодин, вставая.
— Семен Маркович, вещи не забудьте, — произнес Черкасов с непонятной интонацией, не то сожалением, не то осуждением. А может и скрытой печалью.
Аудитория обмерла.
С вещами…
В гробовом молчании в голове Солодина билась одна единственная мысль: «Вот и мое время пришло». Но Солодин прожил слишком долгую и сложную жизнь, чтобы показать хотя бы тень растерянности и страха, охвативших его. Все, что он думал, осталось лишь в его голове, на лице он сохранил выражение вежливого удивления..
— Так точно, товарищ генерал-лейтенант, — кивнул он, — сейчас буду.
Все в том же молчании он собрал портфель, больше всего боясь, что руки дрогнут, или какая-либо из бумаг застрянет и ее придется пихать внутрь с усилием, сминая и, показывая истинные чувства, как это обычно бывает в такие минуты. Но все обошлось. Тетради, конспект и учебные указания скользнули в утробу портфеля как по маслу.
— Ну что, товарищи курсанты, — сказал Солодин, — до встречи.
— До встречи, товарищ полковник, — дружно ответили ему, вразнобой, совсем не по-уставному. И в этом разнобое сильных молодых голосов Солодин услышал лучшую для себя награду за сделанный выбор. Он услышал не радость, не любопытство, но печаль и надежду молодых парней на его возвращение.
И уже на пороге он неожиданно подмигнул им всем, тихо проговорив:
— Давайте, парни. Не халтурьте тут без меня.
Ручка чемоданчика чуть проскальзывала во вспотевшей ладони. Солодин мимолетно удивился, почему его не встретили сразу на выходе из класса. Так не пойдет, подумал он. Отошел к окну, поставил на широкий подоконник портфель, тщательно вытер ладони носовым платком. Прошептал в пространство: «Я Черного Шейха не боялся, «Звенящего» Карлоса не боялся, вас и подавно не буду», одернул форму, выпрямился до хруста в позвонках, до звенящего напряжения в шее и, чеканя жесткий шаг, проследовал в кабинет Черкасова.
Тот был не один, но совсем не в том обществе, которого ожидал Солодин.
— Вот, Семен Маркович, по вашу душу из самой Москвы, — сказал Черкасов, указывая на единственного кроме него человека, присутствовавшего в кабинете, — Думаю, вы знакомы.
— Так точно, знакомы, — отозвался Солодин, хмуро глядя на московского гостя и лихорадочно соображая, что к чему.
— Знакомы, — сумрачным эхом повторил вслед за ним Шанов, так же без всякого энтузиазма взирая на Солодина. Наверное, так Ленин мог бы смотреть на буржуазию.
— Вот и славно, — с некоторым даже облегчением проговорил Черкасов, — ну что же, товарищи полковники, я вас оставлю, а вы решайте свои вопросы.
Шанов глядя куда-то в сторону, словно даже сам вид Солодина был ему неприятен, подождал, пока генерал выйдет, и сумрачно спросил:
— Представляться надо?
— Не стоит, — ответил Солодин. — я вас хорошо помню, товарищ полковник Особого Корпуса Генерального Штаба.
— Вот и хорошо, товарищ полковник, старший наставник по тактической подготовке, — вернул шпильку Шанов. — Я за вами. Приказ сверху — доставить в кратчайшие сроки.
Солодин едва не спросил, зачем и к кому, но поймал и удержал вопрос уже буквально на кончике языка. Если не сказали сначала, то спрашивать было бессмысленно, здесь, как нигде более было актуально выражение «поживем — увидим». Не в узилище, и ладно. Солодин трезво оценивал свою значимость, и не ожидал сложного ареста с вызовом своего заклятого противника и поездкой в Москву.
— Машина ждет снаружи, — продолжал меж тем Шанов, — сейчас к вам домой, наденьте парадное, потом на поезд, он через сорок минут.
— Можно ли мне предупредить жену? — через силу, тяжко страдая от зависимости от ненавистного человека, спросил Солодин. — Она сейчас ведет уроки, будет волноваться когда не найдет меня.
Шанов все так же смотрел в сторону, как будто опасался оскверниться даже путем простого лицезрения Семена Марковича.
— Я уже предупредил, — произнес он после секундной паузы. — Идемте. Вас ждут.
Солодин любил поезда, еще со времен далекого детства, переняв эту любовь от отца, начальника станции. Выращенный в одиночку рано овдовевшим отцом, Семен не понимал, как можно не любить железную дорогу, мелодичный пересвист маневровых, солидный басовитый перелязг стрелок и сцепок, гостеприимные объятия вагонов. Ритмичный стук колес его не отвлекал, но наоборот, успокаивал, приводя в порядок и выстраивая в правильном порядке мысли.
Да. Поезда и железная дорога — это было надежно, предсказуемо и в-общем очень хорошо.
Даже кипяток из поездных титанов имел совершенно особый привкус — привкус дороги, путешествий и новых впечатлений. В поездах Солодин пил только его, горячий, обжигающий кипяток, прогревающий тело до самых пяток. Не изменил обыкновению и на этот раз.
Купе было спальным, в похожем они ехали из Москвы, но то было советское, а этот вагон был из новых, немецкой поставки. Больше пластмассы, больше строгой геометрии, больше света и пространства, все в светлых приятных тонах. Но гораздо меньше домашнего уюта, который он так ценил, как и любой человек с большим стажем путешественника.
Вот так функциональность и экономия наступают на патриархальность, подумал он, прихлебывая из стакана в ажурном подстаканнике и незаметно наблюдая за Шановым. Тот сидел неподвижно, смежив веки, даже сидя, держа руки едва ли не по швам и, по-видимому, спал или дремал. Багаж у него был так же скуден, как и у самого Солодина — фибровый чемодан средних размеров. Ну да, вспомнил Солодин, штабист всегда был резок на поступки и легок на подъем.
Шанов… Давно пропавший, почти забытый, а потом снова волшебным образом воскресший…
Шанов был коммунистом. Казалось бы, что здесь необычного для СССР? Но дело в том, что Шанов был Коммунистом с большой буквы, одним из тех, кто придерживался старых устоев, отказываясь от материальных благ, пока были те, кто жил хуже, одним из тех, кто готов был пойти и умереть по одному слову Партии.
Летом двадцать третьего в Новосибирское артиллерийское училище, тогда еще одноэтажное и деревянное пришел худой как скелет парень лет семнадцати. Он неспешно и уверенно прошел в приемную и коротко сообщил, что теперь будет здесь учиться, потому что стране нужны хорошие артиллеристы. Начальник училища был в отъезде, гостя принял его зам по строевой. Смотреть на это чудо собрались со всего училища, а парень стоял посреди приемной, одетый не то, чтобы в рванье, но очень бедно. За плечами тощий залатанный вещмешок, обут в истертые лапти, обрит наголо, такой же, как миллионы других людей на третий год после окончания смутных времен. Он ждал, когда его возьмут в артиллеристы.
Документов у парня не было никаких за исключением мятой бумаги, разваливающейся по сгибам с размытой печатью и смазанным текстом. Документ был выдан походной канцелярией семнадцатого Летучего
