нелегко пробиваться сквозь ту оспу секретности, которую возвели вокруг убитого «коллеги». Если бы не это неявное, но реальное противодействие (как бы и не противодействие даже, а… сотрудничество!), следаки следственной службы имели все шансы выйти на след Котова гораздо раньше. В службе работали профессионалы. Люди, уже прошедшие жестокий отбор оголтелой травлей восьмидесятых и начала девяностых. Кому-то сильно мешала организованная, почти некоррумпированная, высокоэффективная система ГБ. Ее постоянно пытались привести к общему знаменателю. Для этого были хороши все средства. Вот их набор: постоянные реформы, реорганизации, калейдоскопически быстрая смена руководителей и самого названия. Да жесточайший психологический прессинг, да сокращение финансирования, да потеря большей части агентуры. Да в придачу те огромные оклады, которые предлагали вместе с высокими постами в службах безопасности коммерческих банков.
Самая решительная атака была предпринята на ГБ после октябрьских событий девяносто третьего. Ликующим победителям показалось: настал подходящий момент добить гиганта окончательно. Провести тотальную «аттестацию» сотрудников (читай: расправиться с нелояльными), отобрать «несвойственные функции», то бишь следствие. На какое-то время и отобрали. Адвокаты подследственного контингента тогда бросали следакам в лицо: «А с вами я и разговаривать не буду. Вы, гражданин, нонче — никто».
Было. В таких условиях те, кто послабей, ушли. Остались люди, работающие не за деньги, не за звания.
Та акватория, на которой «ставили сети» чекисты, была значительно обширнее руоповской. И рифов побольше, и подводные течения покруче. Однако к концу июля тень господина Котова стала потихоньку густеть. Еще немного — и она примет плотность и объем реального человека. Виктор Петрович Котов попал в поле зрения ФСБ с первых дней следствия. Однако железное алиби, абсолютная уверенность в себе, логичность поведения на допросах на время сняли с него подозрения. «Коллеги» из ГРУ постоянно подбрасывали наверх версию о ликвидации своего разведчика рукой «вероятного противника». Версия, конечно, разрабатывалась, но выглядела неубедительно. По крайней мере два факта — наличие в крови Тамары и Насти Кругловых следов очень сложного синтетического вещества и слабый след кокаина на рукаве и затылке Александра Берга — в версию никак не укладывались. Маловероятно, чтобы агент вражеской спецслужбы нюхал кокаинчик. Да еще на ответственной ликвидации. Еще менее вероятно, что обычная криминальная среда имеет доступ к препаратам, которые в своей практике используют только ГРУ и СВР ФСБ. Вот так!
Кольцо вокруг Котова сужалось. Но приоритеты следствия резко изменились в одно замечательное солнечное утро. Восемнадцатого августа в центре города, на перекрестке Невского и Марата, киллер расстрелял вице-губернатора Санкт-Петербурга. Убийство было дерзким и откровенным вызовом всем правоохранительным структурам, в первую очередь ФСБ.
Дело Александра Берга вынужденно как бы отошло на второй план.
Карандаш хрустнул. Обнорский с недоумением посмотрел на два карандашных обломка в руках и положил их в пепельницу, полную окурков. Работы было много, а не работалось…
«Ну что ты зацепился за эту рукопись?» — сказал Андрей сам себе. И сам себе ответил: потому что зацепила. Девяносто листов бумаги, сто восемьдесят страниц, исписанных не очень разборчивым почерком, в пластиковой прозрачной папке… Они лежали в верхнем ящике письменного стола, но даже сквозь столешницу Андрей ощущал скрытый в них заряд беды и ненависти. Да ладно, хорош себя накручивать! Мало ты этих рукописей в руках держал? В том-то и дело, что немало… Работа в агентстве сводила Обнорского с десятками абсолютно разных людей: от бомжа до губернатора, от вокзальной проститутки до проститутки с мандатом депутата Государственной Думы. Разница, кстати, не так велика, как может показаться на первый взгляд. Журналистская работа научила его быстро «просекать тему», вглядываться в человека и определять истинные мотивы его поступков. Конечно, случалось и ошибаться…
Этот странный мужик со своей рукописью Обнорского зацепил. Что-то здесь было не так. Андрей еще ничего не мог сформулировать для себя, но ощущал какой-то второй смысл… Явно выдуманная история жила своей собственной жизнью. От нее тянуло холодком некнижной реальности и ощущением подлинной беды… И та пустота, которая сквозила за кривоватой ухмылкой полуанонимного автора…
Да ну, бред какой-то! Раньше тебя, братан, на мистику бульварного толка не тянуло. Ну, рукопись… Классический криминальный жанр… Динамичный, но явно придуманный сюжет. За это Андрей мог поручиться — криминальную хронику Санкт-Петербурга он знал хорошо. Если без ложной скромности — отлично. Он знал много такого, что никогда не попадало на страницы газет и телеэкраны. Через его руки частенько проходили документы с грифом «Для служебного пользования». Иногда — «Секретно» или «Совершенно секретно».
Никакой истории, хотя бы приблизительно схожей с «гремовским делом», в Питере определенно не было. По крайней мере — в последние годы. Ну а что ж тогда? Откуда это ощущение личной причастности автора (вот, кстати, и кликуха для незнакомца — Автор) к той трагедии? К трагедии… которой не было.
Или все же была? А?
Андрей вытащил сигарету из пачки с верблюдом, закурил и решительно взялся за телефон. Девяносто листов бумаги в верхнем ящике письменного стола пахли моргом… «А побыстрей не сможешь? — спросил Автор несколько часов назад. — У меня ОБСТОЯТЕЛЬСТВА…»
…Всю неделю Обнорский сам рыл по всем возможным источникам и архивно-аналитический отдел напрягал. — Агеева, похоже, решила, что у Серегина «шифер поехал», потому что толком сформулировать то, что ему нужно было найти, он не мог. «Мне нужен случай, когда что-то случилось с заложником или заложниками из-за подлости того, у кого просили выкуп… или что-то вроде этого…» — может нормальный человек таким образом задачу ставить?
Поиски оказались безрезультатными. Ни сам Обнорский, ни архивно-аналитический отдел не смогли найти по открытым источникам ничего, что хоть как-то перекликалось бы с историей, изложенной в рукописи…
В следующий понедельник, 22 февраля, Обнорский сразу после летучки решил позвонить своему старому приятелю Никите Кудасову, начальнику пятнадцатого отдела РУОПа, но Никита, как назло, был в командировке. Обнорский вздохнул и, перебрав все возможные кандидатуры, остановился на Вадиме Резакове из того же отдела.
Андрей набрал номер, и ему повезло — руоповский опер Вадим Резаков оказался на месте. Застать его было нелегко — опера, как волка, ноги кормят.
— Але, Вадим Иваныч, некто Обнорский беспокоит…
— А-а, господин журналист, рад слышать. Жив еще, значит?
— Слегка жив, — ответил Андрей таким же ерническим тоном:
С Вадиком Резаковым его связывали давние дружеские отношения. Не дружба, конечно, но взаимная симпатия была… Уже не мало.
— Ну, а ты как? — продолжил он, затягиваясь «верблюдом».
— Да вот… С организованной, понимаешь, преступностью день и ночь боремся безустанно.
— Круто, — уважительно сказал Андрей. — А сама-то преступность об этом знает?
— Навряд ли, — засмеялся Вадик. — Ладно, колись быстро, зачем звонишь. Просто так ты хрен позвонишь. Чего от бедного опера надо?
— А чего может быть надо бедному журналюге? Чего-нибудь горяченького.
— Ну, этого добра полно. Каждый день очень хороший выбор горячих блюд. А также холодных. В общем — МОКРЫХ.
Ах, веселенький ментовский юморок!
— Ладно, опер, нужна консультация…
— А-а, вот оно что! Надо подумать — какая неожиданность!
— Я серьезно, Вадик, — сказал Обнорский и осекся. Ну что, интересно, он спросит сейчас у замотанного серьезными делами руоповского капитана? Совершенно РЕАЛЬНЫМИ делами. А тут рукопись… какие-то сомнения, эмоции, ассоциации… Ерунда, короче. «У меня ОБСТОЯТЕЛЬСТВА», — сказал Автор. И вот тогда сразу стало понятно, что… О, не пори ерунды. Ничего тебе в тот момент понятно не стало, ты швырнул девяносто листов бумаги в стол и попытался забыть о них. Правда, не получилось…
— Ну так что, Андрюха, у тебя? — спросил Вадик. Он ощутил колебания своего собеседника
