обломком копья, вот так, и клыки ударили по ножнам меча на бедре. Хрольва всё равно отбросило и швырнуло, и пришлось бы плакать моей Гуннхильд хозяйке, но тут подоспел гардский Сувор ярл. Его собака стала хватать кабана и заставила его повернуться, а Сувор подбежал с мечом и разом снёс зверю полголовы! Какой удар был!.. Я слышала, у ярла в Альдейгьюборге дочь есть, тоже воительница. Вот бы посмотреть на неё!..
Азартно рассказывая, девушка в то же время наблюдала за собой как бы со стороны. И дивилась тому, что видела в собственном сердце. Сколько она себя помнила, её окружали мужчины, и многие среди них рады были бы дарить ей золотые украшения, только чтобы она им завязывала по утрам тесёмки на рукавах. Друмба смеялась в ответ и говорила, что золотые украшения добудет себе сама, вот этим мечом. Воины, которым приходилось выслушивать от неё такие слова, были всё добрые храбрецы, богатые и расположением конунга, и знатной роднёй. Почему ни к кому из них её не тянуло так, как к вендскому оборванцу, пришедшему незнамо откуда? И не то чтобы ей было жалко его, изуродованного. Она видала калек, утерявших кто руку, кто ногу. Друмба понимала, что не знает о нём совсем ничего. Она и не пыталась расспрашивать, чувствуя, что всё равно не добьётся ответа. А и добилась бы – скверная, скорей всего, открылась бы правда. Нету Ворону замирения с Белым Соколом, да и не будет, что бы ни говорили послы Хрёрека конунга. Друмба понимала и это. А всё равно – позови её венд, возьми он её ласково за руки, и не будет ни сил, ни желания воспротивиться… Друмба боялась загадывать и с трепетом ждала, когда же это случится.
А вскоре наступил день, когда собрались все лучшие мужи Селунда и начался тинг, и тут пришлось удивиться тем, кто знал о беседах Рагнара Лодброка с гардскими послами и о том, как мало хотелось конунгу принимать невыгодное замирение. Вождь поведал селундцам о том, какого почётного мира он добился трудами и боевыми походами, о том, как вендский сокол, загнанный в далёкий Альдейгьюборг, наконец-то попросил мира и даже сулится отпустить пленников, за которых соберут выкуп.
Жители большого острова привыкли спокойно жить под рукою Рагнара конунга и во всём верить ему. Его выслушали, и людям понравились его речи. Хозяевам дворов, что каждый год терпели от вендских набегов. Мореплавателям и купцам, для которых уже не первый год были заперты торговые гавани на Восточном пути. И даже те, чья кровь кипела воинским молодечеством, не стали кричать против мира с Хрёреком и этим другим конунгом, сидевшим в Альдейгьюборге. Во-первых, даже самые отчаянные викинги верили Рагнару Лодброку и чтили его. Во-вторых, драться с вендом – что с волком в лесу после праздника Йоль. Добычи – на несколько марок, а голову в один миг сложить можно. И в-третьих, Лебединая дорога широка и просторна, и не перечесть у неё берегов на севере, на западе и на юге. Даже и у ближнего моря много вершин, не только та, куда изливается с востока могучая Нюйя… Найдём то есть, где сразиться с врагами за богатство и славу. А даже если на восток пойти захотим – так и пойдём, как прежде ходили, без конунга, сами по себе…
– Готовился я трудно убеждать тебя, княже, – дивясь и ликуя, по возвращении в крепость сказал Рагнару боярин Твердислав. – Но теперь вижу, что ты поистине мудр.
Он снова сидел в доме Лодброка на втором почётном сиденье; праздновали замирение и на пиру договаривались о мелочах. После того, как сдвинули главное, малые препоны устранялись легко.
– Твой конунг, властвующий далеко на Восточном пути, многое видит иначе, чем мы здесь, на Селунде, – медленно проговорил в ответ Рагнар. – Боюсь, не решил бы он, что мир, скреплённый сегодня, мне не так выгоден, как ему. Твой конунг может подумать, будто я коплю силы и что-то затеваю у него за спиной. Я хочу послать с тобой в Гардарики своего молодого сына, Харальда.
Твердята внутренне возликовал: трудное, неверное и, чего уж там, опасное посольство оборачивалось полной победой. Сына датского князя почётным заложником!.. Смел ли он мечтать о таком?
Перед умственным взором мелькнули почести и хвалы, которыми по возвращении в стольную Ладогу отблагодарит его князь Вадим… Однако трезвый разум взял верх, и Твердята спросил:
– А взамен того о чём просишь, княже?
Рагнар ответил:
– Не у каждого из наших селундцев, взятых осенью в плен, достаточно богатой родни, готовой выложить серебро. Есть у вас и другие люди из Северных Стран, те, что застряли там из-за немирья и нынешним летом уже не успеют пересечь море. Всем этим людям пригодился бы хёвдинг из хорошего рода, способный привести их домой или начать править там, где ему больше понравится. Ты видел моего младшего сына. В его возрасте я уже прославился победами в Валланде и в Ирландии, а он ещё мальчишка. Пора ему становиться вождём… Если твой конунг отпустит пленных датчан и позволит Харальду их возглавить, я не подниму на него первым боевого щита.
В это время неподалёку от них поднялся Хрольв Гудмундссон. Он стоял с рогом в руках и опирался в основном на правую ногу, потому что левая у него ещё болела, помятая ударом кабаньих клыков. Пёс по имени Дигральди больше не выпрашивал у хозяина вкусных костей. Ему вправили внутренности и зашили живот, и Гуннхильд пела над собакой святые слова, помогающие заживлению плоти, но надежды было немного. Лохматый Волчок лежал у Сувора под ногами и тоже не шёл драться и играть с другими собаками. У него были перевязаны обе передние лапы и выстрижена шерсть на боку, где помалу затягивалась большая рваная рана. Время от времени боярин заботливо наклонялся к Волчку и гладил по голове. Те, кто видел, рассказывали: зарубив мечом кабана, Сувор первым долгом кинулся не к Хрольву, сжимавшему ладонями ногу, а к верному псу, жестоко подбитому зверем.
– Сувор ярл!.. – громко сказал Хрольв и протянул рог над священным огнём очага, сгоняя возможную скверну. – Ты храбро бился и поразил вепря, готового запороть меня насмерть. За такие деяния у нас принято нарекать прозвища. Зовись же, ярл, отныне Сувором Щетиной, а вместе с прозвищем прими от меня вот этот подарок!
Он обернулся, и Друмба, стоявшая рядом, передала Хрольву меч в ножнах. Хрольв взял его и медленно, торжественно обнажил. Это был отличный меч вендской работы, очень старинный, с позолоченной либо вовсе золотой рукоятью – драгоценное оружие, равно способное сеять смерть в жестоком бою и красоваться на домовом столбе у сиденья хозяина, ведущего праздничный пир.
А на рукояти, вделанный в ясное золото, искрился синим огнём большой гранёный сапфир.
– Этот меч я добыл в бою, – сказал Хрольв. – Я взял его у Тормода Кудрявая Борода, фэрейского херсира, а его самого отправил в Обитель Богов. Теперь я дарю его тебе, Сувор Щетина, потому что ты спас мне жизнь и поистине достоин владеть им.
Сувор Несмеяныч такого не ожидал, но не растерялся. Он недаром много лет ходил в дружине у Рюрика: обычаи Северных Стран знал хорошо.
– Я благодарю тебя, Хрольв ярл, – сказал он, поднося к губам освещённое пламенем пиво. – Я принимаю и прозвище, которое ты мне дал, и подарок. Ты подарил мне оружие, приличное воину, и я хочу отдарить тебя, как надлежит. Вы, викинги, чаще сражаетесь в море, но если приходится биться на суше, едете огораживать поле верхом. Я дарю тебе сильного белого жеребца, не убоявшегося путешествия по морю на моём корабле. Пусть все даже издали видят, кто вождь, и радуются встрече с тобой!
Попозже, почти под утро, удостоился подарка и Замятня Тужирич, тайный побратим молодого князя Вадима. Слуги подвели ему молоденькую рабыню, ту самую смуглянку-танцовщицу, гибкую, как вьюнок. Кто-то, стало быть, заметил его жадный взгляд в самый первый день на пиру. Девушка плакала и упиралась, боясь идти к новому хозяину, но её крепко держали за локти. Замятня был уже порядочно пьян. Он оторвался от пива и посмотрел на рабыню тем самым взглядом, от которого шарахались кони. Невольница перестала плакать и затихла, только худенькое смуглое личико словно посыпали пеплом.
Замятня тоже знал обычай и отдарил конунга двумя синими стеклянными кубками. Их сработал ладожский мастер Смеян, только-только научившийся варить стекло и окрашивать его яркими красками. Конунг, любуясь, посмотрел кубки на свет, попробовал, хорошо ли звенят, и нашёл, что они ничем не хуже фризских, которые привозят купцы. Пир длился, и во всём длинном доме, полном людей, лишь Замятне и Рагнару Лодброку было известно, что приглянувшаяся рабыня стала на самом деле отдарком, а кубки – просто так, чтобы не доставалось пищи злым языкам.
Через несколько ночей ладожское посольство отбыло восвояси, и Харальд сын Рагнара, внешне суровый и строгий, но с шальными глазами, стоял на носу боевого корабля, подаренного отцом. На груди возле шеи, под тёплой кожаной курткой, покоился священный молоточек Тора, что вручила единокровному братцу премудрая Гуннхильд. Харальд ждал, чтобы вещая женщина напоследок сказала ему
