– А теперь Кожаные Штаны принимает послов гарда-конунга и хочет договариваться о торговле и мире, – заметил на это воин из корабельной ватаги, подошедший послушать сплетни рабынь. Он говорил по-датски не особенно чисто. Светлые волосы были заплетены так, как носят у саксов, а поперёк живота висел огромный боевой нож, давший название его племени. Он сплюнул на песок, усеянный засохшими водорослями: – Кто бы мог ждать подобного, когда Хрёрек оставлял свой город и уходил жить на восток!
– Вещая Гуннхильд всегда молится об урожае и мире, – вставила пожилая служанка.
Длиннобородый плотнее запахнул полы тёмно-синего плаща, укрываясь от ветра:
– Всякий молится об урожае и мире для своего края, а за славой отправляется на соседа с красным щитом. О чём будут рассказывать у очагов, если Один перестанет бросать между героями руны раздора, руны вражды?
– Лучше объясни, женщина, как это ваша Гуннхильд постигает смысл рун! – потребовал сакс. – Я видел её, она же слепая!
– Вещая Гуннхильд зрит сердцем! – важно ответила служанка, а смешливая Белоручка весело фыркнула:
– Хозяйка проведёт пальцем по ткани и скажет тебе, какого она цвета, и ты её не обманешь. Раз уж вода предстала ей кровью, значит, так оно на самом деле и было.
Сакс промолчал, но очертания далёких туч, изорванных ветром, внезапно напомнили ему женщин, шествовавших на другой край небес. Они величаво летели по ветру – с распущенными волосами, в развевающихся одеждах. Прекрасным и зловещим показался воину этот неторопливый полёт… Он обернулся, желая указать на облака старику, но того нигде не было видно.
Гуннхильд, дочь Рагнара, благородная супруга Хрольва Пять Ножей, появилась на берегу в полдень. Она ехала на смирной лошадке рыжевато-песочной масти, с коротко подстриженной гривой и пушистым хвостом. Она очень прямо сидела в седле, удобно оперев ноги на дощечку и по обыкновению прикрыв веками слепые глаза. Связка ключей – гордость домовитой хозяйки – позвякивала у пояса, свисая с нагрудной бронзовой пряжки. Густые седеющие волосы Гуннхильд были собраны в узел и повязаны нарядным платком, как пристало замужней. Люди приветствовали и пророчицу, и верную Друмбу, что вела лошадку под уздцы. Друмба одевалась по-мужски и повадками своими отчасти напоминала мужчину; однако тому, кто пожелал бы смеяться над нею и, паче того, говорить хулительные стихи, следовало сперва посмотреть на потёртую рукоять меча, висевшего у неё при бедре. Воительница отбрасывала за спину длинные пряди, стеснённые лишь повязкой на лбу. Гибкую и крепкую девушку называли Друмбой – Обрубком – примерно за то же, за что искусной вышивальщице дали прозвище Белоручка. Она неотлучно состояла при Гуннхильд с того самого дня, когда супруга Хрольва гуляла одна на морском берегу, слушая голоса птиц, и едва не утонула в прилив. Друмба случилась неподалёку и, как говорили, вынесла её на руках. Это было шесть зим назад.
Лошадка Гуннхильд спустилась по улице, вымощенной горбылём, и остановилась на причале, там, где небольшие острые волны лизали позеленевшее подножие свай. Друмба без большого усилия сняла хозяйку с седла, заботливо поправила у неё на плечах сбившийся плащ. Гуннхильд подошла к самому краю настила, немного помедлила и протянула руки вперёд, раскрывая их, как для объятия.
И в это самое время из крепости, с высокой сторожевой башни, прокричал рог. Это воины заметили смоляной дым сигнальных костров, зажжённых на севере.
Всего кораблей было пять. Два принадлежали Хрольву Гудмундссону, и первым резал волну его любимец «Орёл». Обычно этот корабль узнавали издалека по широко развёрнутому крылу полосатого паруса – немногие решались так смело подставлять его ветру на коварном мелководье фиорда! – и по бесшабашному искусству, с которым Хрольв подводил к пристани послушное судно.
Сегодня, против обыкновения, красно-белое ветрило было подвязано почти наполовину. «Орёл» шёл медленно, словно радушный хозяин, указывающий безопасную дорогу гостям. И люди, смотревшие с берега, рассудили между собой, что в следующий раз эти гости вряд ли заплутают или сядут на мель среди бесчисленных островов. За «Орлом», на расстоянии оклика, следовали два больших боевых корабля. На подходах к незнакомому берегу осторожные кормщики сбрасывают паруса и сажают людей на вёсла; нынешние гости не спешили оголять свои мачты – должно быть, частью ради того, чтобы похвастать перед хозяевами мореходным искусством, частью затем, чтобы все видели знак, осенявший красные полотнища, надутые ветром.
Огненно-белый сокол, яро падающий с небес на добычу… Это знамя узнавали и чтили во всех уголках Восточного моря. Дождь, под который корабли попали возле входа в фиорд, пропитал ткань и добавил краскам яркости и глубины: белые крылья трепетали в бесстрашном полёте, надвигаясь на город…
Никогда ещё этих парусов не видели мирно близящимися к причалам Роскильде.
Второй корабль Хрольва шёл сбоку от них – почётная стража. Не присмотр, не защита – честь. Вендский Хрёрек конунг, ставший правителем на Восточном пути, прислал великое посольство к Рагнару Кожаные Штаны, конунгу селундских датчан.
Пятое судно ничем не было примечательно. Оно принадлежало купцу, возвращавшемуся в Роскильде из свейского города Бирки. Поначалу, встретив в море вендские корабли, торговец сильно перепугался и приготовился к самому худшему: у него не было при себе сильной охраны, надеялся проскочить датскими проливами, не напоровшись на разбойных людей. Ни сам купец, ни его ватажники не могли припомнить, чтобы венды отпустили датскую лодью, оставив в живых команду или, по крайней мере, дочиста не ограбив. Хозяин судна успел проклясть себя за скупость, за то, что пытался сберечь несколько ничтожных марок серебра и в итоге накликал беду. Венды, однако, против всякого обыкновения, повернули боевой щит выпуклой стороной к себе и даже предложили купцу покровительство, которое тот и принял с большим облегчением. Вот так и случилось, что до самого Роскильде его лодья шла сперва под крылом вендского сокола, а потом ещё и под сенью ворона на знамени Хрольва ярла, вышедшего навстречу. С подобной защитой опасаться было поистине нечего, но сейчас купеческое судно потихоньку отставало от своих грозных провожатых и отваливало в сторонку. Хорошо серой пташке устраивать своё маленькое жилище между сплетёнными сучьями орлиных гнёзд, но берегись ветра, вздымаемого слишком мощными крыльями! Пузатый кнарр торговца пробороздил килем песок поодаль от главных причалов. О небывалой встрече с вендами путешественники станут рассказывать детям и внукам, однако не дело скромным купцам путаться под ногами у великих мужей. Боязно подле знаменитых и грозных вождей, а уж когда они сходятся – и подавно. Мало ли ещё, чем кончится дело!
Твердислав Радонежич, боярин ладожского князя Вадима, стоял на носу первого из двух краснопарусных кораблей и, хмурясь, смотрел на приближавшийся берег. Уже был хорошо виден город; показалась и крепость, обнесённая ровным кольцом защитного вала. Твердислав различил даже, как раскрылись ворота и выпустили важных, неторопливо ехавших всадников. Боярин вгляделся, пытаясь распознать между ними вождя. Он никогда не встречался с Рагнаром Лодброком, но не сомневался, что сразу узнает его, как только увидит. Даже издалека.
Твердислав – Твердята Пенёк, как за упрямый норов прозывали его ближники – возглавлял нарочитое посольство, отправленное в Роскильде великими и светлыми князьями, Вадимом и Рюриком. Не было ныне большой приязни между двумя ладожскими вождями, пришлым и коренным, вот-вот рассорятся вдрызг. Твердислав Радонежич служил ещё батюшке своего князя и любил храброго Вадима, как сына. Оттого волновался: сумеет ли без него молодой князь смирить гордое удальство, сохранить пошатнувшийся мир с Рюриком и чадью его? Одно добро: все уважали Твердяту, и словене, и варяги. Сам Рюрик не счёл за обиду поставить его над общим посольством, а своего воеводу, Сувора Несмеяныча – тоже словенина по крови – дать ему в помощь. Так они и подходили, завершая долгий путь, к причалам Роскильде: Твердислав – на носу, а Сувор – на том же корабле у руля. Воевода родился в Ладоге, но ещё юнцом уехал к варягам и там, на службе у Белого Сокола, обратился душой к мореходному делу. Пенёк медленно улыбнулся в бороду, вспомнив причину, погнавшую Сувора из дому: ох и лютыми парнями они были тогда!.. Теперь всё улеглось, оба вырастили детей и редко поминали о прошлом соперничестве, по крайней мере вслух. Твердята оставил сражения, сидел у Вадима среди думающих мужей. Поседевший Несмеяныч князю своему служил по- прежнему больше острым мечом, нежели мудрым советом, как пристало степенному летами боярину. Вот он и вёл сюда корабль через бурное море. А выговаривать замирение с Рагнаром станет всё-таки Твердислав, и так тому и следует быть…
