прилежно взмахивала и опускалась. Корабль был велик и тяжёл; разгон зарождался медленно, со страшным трудом. Но всё-таки зарождался. Щиты на бортах не давали увидеть гребцов, только беловолосую голову парня, стоявшего у руля. Датского княжича, которого его воины бросили умирать среди трупов…
На миг Замятне почудилось, будто мёртвые на корабле начали просыпаться и сейчас выйдут на берег, чтобы совершить над ним свою справедливость… Но лишь на миг. Всё равно эта лодья далеко не уйдёт. Он выиграл поединок, который его противнику угодно было сделать Божьим Судом. Добить его – и двадцать храбрых гридней без натуги раскидают жалкий завал. Выволокут защитников гривы и побросают в болото.
…Добить! Замятня развернулся, одновременно начиная замах…
Меч в его руке внезапно сделался стопудовым и неодолимо потянул десницу к земле. Замятня увидел такое, чего не видал никогда и больше уж не увидит. Страхиня, которому след бы корчиться на мокром истоптанном мху, поя его кровью, – стоял на ногах. И не просто стоял. Шёл к Замятне, чтобы убить.
Кровь текла варягу на грудь с изувеченного лица, он шёл крепко зажмурившись, ибо не выдерживал потрясения светом, но это не имело значения. Он знал, где Замятня, по звуку дыхания, по чавканью земли под ногами, по запаху пота. И боярин вдруг отчётливо понял, что это идёт к нему его смерть.
Их единоборство всё-таки вправду оборачивалось Божьим Судом. И он, боярин Замятня Тужирич, не одержит победы на этом Суде, потому что Перун, дарующий справедливость мечу, не на его стороне. Синеокий всё же устремился вверх и вперёд, но очень неохотно и лишь затем, чтобы рука Страхини встретилась с рукой, его заносившей, и вынудила промахнуться…
…Миг, столь многое вместивший в себя, завершился, когда сложенные клинком пальцы варяга пырнули Замятню в нижние рёбра. Боярин был в кольчуге, но от такого удара не защищает кольчуга. Когда проломленные рёбра становятся кинжалами, раздирающими нутро, и со стороны кажется, будто рука вошла в тело по локоть и вот сейчас выдернет самое сердце…
Мир лопнул перед глазами, разлетаясь во мраке красными и золотыми огнями, словно нитка порванных бус…
Потом Страхиня стоял над ним, держа оба меча. Вздымал их к небу, запрокидывая облитое кровью лицо, и что-то кричал на никому не ведомом языке.
Замятничи молча смотрели на него с полутора десятков шагов. У каждого было по луку в руках и по отворённому тулу на правом бедре. Любой мог играючи изрешетить варяга стрелами, если бы захотел.
Не выстрелил ни один.
Корабль уходил.
Крапива сидела на одном весле, Куделька с Милавой – на другом, и все три гребли так, словно всю жизнь только этим и занимались. И надо ли говорить, что у всех трёх текли по щекам слёзы. А Харальд держал правило, глядя вперёд с высокого сиденья кормщика, и тоже чуть не плакал оттого, что не мог даже обернуться и увидеть, как уходили в Вальхаллу его друзья. В торфяной воде впереди корабля угадывались едва заметные струи, тянувшиеся к протоке. Как бы ни рвалась в нём душа, молодой датчанин не отводил от них взгляда. Если лодья застрянет опять, вызволить её не будет уже никакой возможности. И получится, что Искра и все те, кого Харальд тоже про себя называл побратимами, зря остались на смерть.
Корабль медленно полз, по наитию кормщика обходя затаившиеся топляки. Если он успеет выйти в «игольное ушко» протоки, его будет уже не перехватить.
Сувор лежал на носу, молча глядя на то, как неистово отдавали себя три девки и сын датского князя. Дети. Дети… Его подвиг был завершён, теперь настало их время.
А посередине покоились на палубе мёртвые отроки. Сувору они тоже были детьми. Скорбное скитание по болотам научило его разговаривать с ними, слушать их голоса. Вот и теперь бесплотные тени витали вокруг, беспокоясь и негодуя, и были незримы ни для кого, кроме их воеводы.
Искра и Тойветту разом выскочили из-за нагромождённых коряг, схватили качавшегося Страхиню и уволокли его за завал. На варяга страшно было смотреть: кровь неостановимо лилась, он по-прежнему не мог открыть глаз и только скрипел зубами, сжимаясь от боли. Тойветту стал откраивать полосы от его же рубахи, заматывать Страхине лицо.
Замятничи тоже подняли своего предводителя и на руках отнесли его прочь, тщась последней надеждой – а вдруг в могучем боярине ещё теплится хоть слабая жизнь и его не поздно спасти?.. Они расстегнули и сняли с него шлем с подшлемником, завернули кольчугу… Надежда очень скоро дотлела. Он не дышал. Кровь лениво изливалась из тела, уже не подгоняемая биением сердца…
Кудрявый Урюпа первым вскочил с колен и с невнятным криком кинулся на завал, выхватывая меч из ножен и начисто забыв о щите. Следом хлынули его сотоварищи, жаждавшие отмщения за вождя. Одному из них Тойветту хладнокровно пробил стрелой рот, раскрытый в яростном крике. Другого Болдырь вздел на тяжёлое, с толстым древком копьё, подобранное на корабле. Могучему разбойнику оно оказалось как раз по руке и уж ударило так ударило. Пропоротый Замятнич остался лежать у подножия завала, но и самому Болдырю сразу досталось за убитого от Урюпы. Гридень дотянулся мечом и, наверное, снёс бы Болдырю голову, не выручи Искра. Боярский сын запустил в воина камнем, когда тот уже взбегал на завал по взгромождённому на коряги плоту. Камень Урюпе причинил разве что синяк на облитом кольчугой боку, но заставил отшатнуться, и на осклизлых брёвнах этого хватило с избытком: взмахнул руками, упал, скатился под ноги другому Замятничу, лихо набегавшему следом. Тот высоко перепрыгнул через Урюпу, не желая топтать, и под ним свистнула в воздухе сулица, пущенная чернявым разбойником. Не попала в прыгнувшего – и осталась торчать в голени его побратима, изготовившегося вскочить на опрокинутый пень…
На счастье оборонявшихся, грива между озером и болотом была узкая, больше двух в ряд не пройдёшь… Только на то и надежда!
Замятнич, по которому промахнулся разбойник, вторым прыжком перелетел через гребень завала и бросился на Искру Твердятича, замахиваясь секирой. Тойветту Серебряный Лис выхватил острый охотничий нож и взлетел ему на спину. Молодой ижор мало что мог противопоставить в ближнем бою дружинному воину, закованному в железо. Но Искру, Твердиславова сына, по его недосмотру второй раз не покалечат…
Здоровенный гридень, даже не обернувшись, ударил обухом секиры через плечо, смахнув лёгкого ижора на землю. Однако драгоценное мгновение было куплено: Искра успел встретить противника лицом к лицу. Двое новогородцев столкнулись взглядами и узнали друг друга. За одним столом ведь сидели в дружинной избе у князя Вадима, у одной печи согревались, от одного хлеба отламывали…
– Твердятич?.. – тяжело дыша, чужим голосом спросил гридень. Теперь его лицо не прикрывала личина – а и лучше б, наверное, если бы прикрывала…
Искра отмолвил:
– Ты моего батюшку стрелой к земле прибивал? Или другой кто?..
Гридень ощерился и ударил. Искра встретил его секиру мечом и неожиданно для себя обнаружил, что расчётливо и трезво пускает в ход воинскую науку, преподанную погибшим отцом. И сколько ни жаловался боярин Пенёк на неспособность и малое усердие сына, а ведь достаточно, оказывается, успел ему передать.
Замятнич, участвовавший в убийстве Твердяты, боя со знающим правду сыном убитого не выдержал. Всё кончилось быстро: третьим или четвёртым ударом Искра достал его по голове и довольно крепко ошеломил. Воин не упал, только «поплыли» глаза и почти остановились руки с секирой. Искра ударил снова, без промедления и без пощады, по кольчатой бармице, спущенной со шлема на плечи. Скользящий удар она вполне могла отразить – но не прямой, да ещё нанесённый в полную силу.
Твердятич услышал, как хрустнули под клинком позвонки…
Другие Замятничи поняли, что с одного наскока заслон им не смять, и откатились назад – посоветоваться, перевести дух. Бешеная ярость, бросившая их на завал, исчерпала себя, принеся только потери. Два неподвижных тела остались перед нагромождением брёвен, третье немного погодя перебросили с той стороны. Было очевидно, что рано или поздно нападающие всё-таки возьмут жалкую крепость из плавника и коряг и расправятся с её защитниками. Но как скоро это случится? И какой ценой придётся заплатить за победу?..
Искра тоже оглядывал своё небогатое воинство, прикидывая, выдержит ли оно ещё хоть один приступ. Сам он пока не был ранен, но вот остальные?.. Страхиня сидел под завалом, придерживая сплошь напитанную кровью повязку, и мучительно щерился, пытаясь осторожно приоткрывать правый глаз.
