Репф вскочил на ноги и прислонился к стене, держась за отозвавшуюся резкой болью голову. Полез в карман, где хранился пузырек с лечебной микстурой, и обнаружил, что его любимый черный плащ исчез. Так же, как исчезли из карманов остальной одежды все ценности, магические обереги и амулеты. Единственным, чего не похитили грабители, был перстень на среднем пальце правой руки, который, впрочем, не обладал никакими магическими свойствами.
Проклиная все на свете, и в первую очередь – Курта, с которым не удалось расправиться, Репф поспешил покинуть апартаменты вампиров, чтобы как можно быстрее выяснить у начальника ночной стражи, что же такое происходит в герптшцогской тюрьме. Долго искать не пришлось. Репф столкнулся с господином Тасманом Младшим на подвальном этаже смертников, что называется, нос к носу. Вернее, с тем, во что превратился нос начальника стражи. Говорить Тасман Младший, чье лицо было залито кровью, не мог и лишь таращил глаза и отчаянно жестикулировал, показывая руками то в сторону, откуда прибежал Репф, то себе за спину.
Сообразив, что спрашивать его о чем-либо сейчас бесполезно, Репф бросился дальше по коридору. Пробежал сначала мимо одной камеры с распахнутой настежь дверью, затем – мимо другой, такой же пустой… И вот за очередным поворотом увидел того, кто никоим образом не должен был находиться напротив еще одной камеры, да к тому же не имел никакого права ее открывать.
Понять, кого пытается выпустить на волю профессор Малач, было несложно. Буквально накануне Репф лично попросил герптшцога Ули-Клуна навести на дверь камеры Эразма Кшиштовицкого охранные магические заклинания. Теперь эльф, который сам должен был сидеть за решеткой, творил магические заклинания над дверью, с которой не справился ключ.
– Стража! Эй, стража! – завопил Репф во всю силу своих легких. – Попытка побега! Закройте все двери и немедленно сюда! Хватайте злоумышленника!!!
Не дожидаясь подмоги, он сам бросился сзади на профессора Малача, который не смог оказать никакого сопротивления, так как находился в магическом трансе, надеясь завершить заклинание. Подоспевшая стража проявила должную расторопность, и вскоре крепко связанный эльф с накинутым на голову плотным мешком был уведен прочь. Репф же, в одиночестве оставшийся напротив так и не открывшейся камеры Кшиштовицкого, чуть помешкав, открыл маленькое зарешеченное окошко.
– Не хочет ли бывший декан сказать несколько напутственных слов своему преемнику? – с нескрываемой издевкой в голосе спросил Репф в темноту камеры.
Никакой нужды в напутственных словах он не испытывал. Репф желал лишь одного – чтобы Кшиштовицкий оказался как можно ближе к двери. И его желание исполнилось.
– Вот тебе мое напутствие!
Плевок с той стороны решетки достиг цели.
Но Репф не спешил вытирать лицо. Повернув и слегка сдвинув черный камень на своем перстне, он поднес руку вплотную к решетке и сильно на нее дунул. Легкое белесое облачко, вырвавшееся из открывшегося в перстне углубления, влетело в камеру, и в следующее мгновение Репф захлопнул окошко.
– А это – мое напутствие вам, господин бывший декан, – усмехнулся он. И, мрачно улыбнувшись, добавил:
– Напутствие – на тот свет…
Глава двадцать первая
ФРУКТОВЫЙ САД – НЕ МЕСТО ДЛЯ ВЕЧЕРНЕЙ ПРОГУЛКИ
Остановившись на углу невысокой узорчатой ограды, Сака-Каневск толкнул малоприметную калитку. Она, как и говорил господин Репф, оказалась не запертой, отворилась легко и бесшумно, словно приглашая в сад, из которого выплеснулась волна цветочного аромата. Сака-Каневска даже пошатнуло. Но, наверное, все-таки не от нахлынувшего благовония, а от усталости, и еще от осознания событий, что случились за последние двое суток.
Еще позавчера он был никому не известным младшим редактором «Факультетского вестника», фактически – мальчика на побегушках, а уже сегодня удостоился важнейшей должности на факультете рыболовной магии – главы Коллегии контроля рыболовных соревнований, был назван правой рукой декана, господина Репфа, и кроме того – получил во владение шикарный дом и роскошный сад!
Разве мог мечтать о таком подарке гоблин, родившийся в чахлой хижине среди дурно пахнущих болот! По сравнению с той хижиной даже лачуга на окраине гоблинского квартала в Фалленблеке, где в последнее время обитал Сака-Каневск, казалась дворцом. Что же говорить о владениях господина Воль-Дер-Мара, которые с сегодняшнего дня принадлежали ему!
И пусть для этого журналисту-курьеру пришлось пойти на лжесвидетельство, пусть пришлось вытерпеть жуткую боль и пролить немало своей гоблинской крови, потребовавшейся господину Репфу во время собрания преподавателей факультета, благодаря которой декан многократно усилил магическое воздействие на всех этих профессоришек. Пусть Сака-Каневск фактически превратился в раба колдуна, зато теперь на его плечах была мантия главного судьи, являющаяся отождествлением власти, почета, богатства…
Вообще-то мантию давно пора было скинуть, тем более здесь, где Сака-Каневска никто не мог увидеть. Она и сама по себе была нелегкой, а пропитанная его же кровью, вытекшей из оставленной деканом раны, заметно утяжелилась.
Сака-Каневск таскал на себе мантию весь вечер: сначала отправился в ней в лес, где по поручению господина Репфа срезал молодое осиновое деревце, потом разыскивал декана по всему Фалленблеку, чтобы передать тому обструганный колышек, потом заявился в гоблинский квартал, чтобы все увидели и позавидовали тому, кем он стал и какую одежду теперь носит. Добраться до лачуги за своими нехитрыми пожитками у Сака-Каневска просто не хватило сил.
К дому Воль-Дер-Мара, а теперь – к своему собственному, гоблин подошел, едва переставляя ноги. Срочно требовался отдых. А еще – какая-нибудь еда. К примеру, вон та иссиня-черная слива, одна из таких же крупных слив, свисающих на отяжелевших ветках, или вон тот красно-золотой бархатистый персик, созревший теперь уже на его, Сака-Каневска, дереве…
Едва ли не пуская слюни в предвкушении ощущения во рту сладкой мякоти, он протянул руку, сорвал персик и одновременно услышал хруст и почувствовал боль в мизинце правой ноги. Персик полетел на землю, а вслед за ним и сам Сака-Каневск, схватившийся за поджатую ногу, истошно вопя. Приложившись спиной о бугристый корень, он прикусил язык и теперь уже не вопил, а мычал с закрытым ртом,
